- Никак нет, ваше превосходительство, исключено.

Медынский прошёлся по кабинету.

- Да-а, поторопились вы, господа. Грубая работа... А вам известно, что мёртвые иногда бывают опаснее живых? Из мёртвых могут сделать легенду - с живыми это бывает реже.

- Разрешите высказать некоторые соображения, ваше превосходительство? - шагнул вперёд Пересветов.

- Прошу.

- Я думаю, ваше превосходительство, что они всё-таки живы... Живы-с! И местному населению это известно. Мёртвых, как вы совершенно справедливо изволили заметить, ещё до вечера на крик, на лозунги бы подняли...

- Этого не может быть! - метнул на ротмистра косой взгляд капитан. - Я своими глазами видел, как скрылись под водой головы Хамзы и Соколова.

- Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, - продолжал Пересветов. - У Ширин-сая река делает вокруг скалы такой крутой изгиб, что если Хамза и Соколов вылезли на берег возле большого камнепада, то их нельзя было увидеть ни с места маёвки, ни от моста.

Полицмейстер внимательно разглядывал ротмистра.

- У вас всё, господа? - спросил наконец Медынский. - Хорошо, можете идти.

Пересветов пошёл к двери. Китаев оставался стоять на месте.

- У вас ещё что-нибудь ко мне, капитан? - спросил полковник.

- Сугубо личное.

Медынский кивнул:

- Слушаю вас.

- Прошу предоставить мне длительный отпуск, господин полковник, для поездки в Россию. Напряжение по службе расстроило здоровье, нервы сдают... Хотелось бы отдохнуть, подлечиться...

- Отпуск? - усмехнулся полицмейстер. - Отпуск предоставляется в виде поощрения, а вы за сегодняшнее дело заслуживаете не поощрение, а наказание. Ведь мы же с вами намечали определённые планы. Зачем же было затевать всю игру? Гримироваться, изымать рукопись пьесы?.. Кстати сказать, мне её перевели, и я прочитал рукопись. Должен сказать, что у этого Хамзы явный талант драматурга. Конечно, не Шекспир, но очень едко написано.

- Сегодня в Ширин-сае я понял, - вздохнул Китаев, - что не смогу вести игру. И вообще нам с ними не справиться, господин полковник. Их очень много.

- Ну, с таким настроением и подавно нельзя ехать в Россию... И потом, было бы просто неправильно отпускать вас сейчас из Коканда. Вы изучили местные условия, знаете язык, у вас хорошая агентура...

- Агентуру я мог бы передать ротмистру Пересветову.

- Нет, капитан, я не могу предоставить вам отпуск. Интересы службы требуют вашего присутствия в Туркестане. Будем продолжать игру с теми, кто не утонул сегодня в Ширин-сае.

Ротмистр Пересветов был прав.

На широком горном пастбище стояла большая круглая юрта чабанов-киргизов. Около юрты сидел Степан Соколов. Голова Степана была повязана окровавленной тряпкой - шашка ротмистра задела его. Рядом, накрытый тёплым халатом, лежал на толстой кошме Хамза.

- Вот тебе и просвещение, - грустно сказал Соколов. - Набили сопли по первое число, еле ноги унесли. А ты хотел этих миршабов, которые в нас стреляли, от невежества спасать.

- - У них невежества больше, чем у других, - дрожащим голосом ответил из-под халата Хамза. Его бил озноб.

- А когда они станут образованными, то сами поймут, что с царём или ханом им не по пути, так, что ли?

- У них не будет другого выхода.

- Зато у нас есть другой выход, - потрогал Степан голову, - отнять у врага оружие и вооружить народ. Будет у нас оружие, будут они нас бояться, а не мы их. Тогда уж побегают они от нас. Рабочие должны вооружаться. Вот к чему ты должен звать людей в своих стихах. Учёба - дело хорошее, это само собой, но революцию одной учёбой не сделаешь. Надо вооружаться. Если не отвечать насилием на насилие, то ещё не один раз придётся нам в речке купаться.

- Значит, опять рабочие, дехкане и бедняки будут падать под царскими пулями? - с трудом выдавливал из себя слова Хамза. - Снова повторится пятый год? Тысячи лет уже льётся человеческая кровь. Земля и небо стонут от насилия...

- А ты отчего стонешь? От царских милостей?.. То-то и оно... Без боёв и баррикад нам не обойтись. Только не надо повторять ошибки пятого года. Сделать выводы - это тоже знание и просвещение. Сейчас тебе мои слова не нравятся, но придёт время, и ты сам эти же слова будешь говорить другим... Слышь, Хамза, ты мне когда-то рассказывал о поэте Яссави. Что он сказал о тирании?

- "Если тиран тиранит - говори: это всё от аллаха..."

- Во-во... А ты должен говорить в своих стихах совсем другое: если тиран тиранит - дай ему в морду!

К юрте подошла Аксинья.

- Всё ругаетесь? - присела она рядом с Хамзой. - Пора бы уж помириться.

Хамза с нежностью смотрел на Аксинью, на её светлые волосы, пушистые завитки на шее... Смутившись, опустил глаза, но Степан Петрович Соколов, перехватив этот взгляд, удивлённо уставился на племянницу. "Вот оно в чём дело, - подумал он. - А я-то, дурак, раньше ничего и не замечал".

- Я тебе воды из родника принесла, - сказала Аксинья и протянула Хамзе наполненную до краёв кружку. - Выпей, легче станет.

Степан Петрович Соколов, улыбнувшись, отвернулся.

...Уже вечерело, лучи заходящего солнца играли на травах, на всей беспредельной зелени пастбища, на рыжих спинах лошадей, пасшихся вокруг юрты, на металлических украшениях женщин, хлопотавших возле костра. Запах дымка смешивался с ароматом степи...

Вай-буй, как прекрасна была панорама неоглядных, уходящих к горизонту просторов!.. Сын хозяина юрты, молодой киргиз Хайдар, богатырского сложения чабан, покрикивая обычное: "Хаит, чек, чек, чибич, чек!" - заводил в загон отару овец. Тишина степи нарушалась иногда топотом коней, далёкими криками табунщиков. Сиреневые сумерки опускались над горами. Кобылицы лизали жеребят, а те с озорным тонким ржанием носились вокруг матерей, взбрыкивали, валялись на траве, убегали к горизонту. Матери тревожно ржали, подзывая к себе детей, - за каждым камнем в степи мог притаиться матёрый волк... Но могучие псы-волкодавы, сидевшие около костра, поглядывали на кобылиц снисходительно, как бы давая понять, что, пока они здесь сидят, для тревоги нет никаких оснований. Не нравились псам только необычно пахнущие гости. Но хозяева дали понять, что к этим неожиданно появившимся на пастбище людям надо относиться сдержанно. И псы терпели.

Из юрты вышел глава семьи чабанов Сулейман-аксакал.

Вместе с сыновьями Хайдаром и Джамшидом он был на маёвке.

Сулейман давно знал Степана Соколова - когда-то он приходил на заработки на железную дорогу, но пробыл там недолго. Своё, кровное позвало назад, и Сулейман вернулся в степь пасти лошадей... Когда раненый Соколов вместе с Аксиньей, поддерживая с двух сторон Хамзу, переплыли реку, аксакал увёл старого знакомого в горы, на свое становище.

- Степан-ака! - позвал Сулейман. - Зайди в юрту, надо поговорить.

Степан ушёл.

Аксинья некоторое время сидела около Хамзы, потом встала и, сделав несколько шагов, остановилась.

Высокая и статная её фигура чётко рисовалась на фоне пепельного закатного неба. И Хамза, лежавший на кошме и смотревший на Аксинью снизу вверх, невольно залюбовался ею. Он думал о том, что Степан и Аксинья спасли ему жизнь, что без них он, конечно, утонул бы, и ещё о том, что в его душе давно уже происходит некий странный процесс... Он как бы всё время сопротивлялся какой-то неведомой силе, какому-то незримому влиянию, какому-то далёкому и увлекающему за собой зову, который он всем своим существом всегда слышал в те минуты, когда Аксинья была рядом с ним.

Придавленный своим горем и жизненными заботами, Хамза старался приглушить этот зов, но он звучал всё сильнее и сильнее, тревожил, смущал и вместе с тем вносил в душу новые ощущения - туманил воспоминания, изгонял печаль и уныние, испепелял прошлое, рождал энергию и желание быть молодым, сильным, уверенным в себе... Аксинья уводила из вчерашнего дня, звала в будущее, и Хамза всё чаще и чаще понимал, что он больше не может противиться, что её женская сила, властно забирая в плен его сердце, шире и глубже его сопротивления и всех тех препятствий и ограничений, которые он старался искусственно возвести между собой и Аксиньей.