Иногда хороводы цифр становились похожими на вращающихся бешеными волчками дервишей, как тогда, возле гробницы святого Али-Шахимардана.

Вот один из этих "волчков", самый неистовый, весь обвешанный вырезанными из железа гремящими цифрами, рванулся, приблизился, протянул к Хамзе когтистые пальцы...

- А-а-а-а-а-а-а!!!

- ...Что с тобой, сынок, милый, кто напугал тебя?.. Успокойся, дорогой, это только сон. Повернись на другой бок, и всё пройдёт.

Джахон-буви, склонившись над изголовьем сына, поправляла ему подушку, гладила волосы.

Хамза, сев на кровати, ошалело смотрел на мать, мотал головой из стороны в сторону, растерянно улыбался.

- Приснились какие-то шайтаны, какая-то чертовщина...

Джахон-буви, держа в руках свечу, грустно смотрела на сына.

Вот ведь совсем уже взрослый мужчина, а кричит по ночам.

Надо женить парня, чтобы жена лаской отгоняла дурные сны.

Она уходила в свою комнату, а Хамза долго ещё сидел в темноте, вспоминая кошмарное нашествие цифр, потом вставал, выходил на веранду, опускался на ковёр около стены, прижимался затылком к стене.

Чёрное небо траурным пологом висело над его головой. В чём дело? Почему уже в который раз, с тех пор как он начал работать у Садыкджана-байваччи, снится ему этот сон с сумасшедшими цифрами?

Да, конечно, он очень уставал с непривычки на работе, непрерывно вписывая с утра до ночи в конторские книги и тетради бесконечные пуды, рубли, фунты, сажени, аршины, копейки.

Контора хлопкоочистительного завода каждый день совершала по нескольку тысяч сделок купли-продажи с дехканами окрестных кишлаков. Старшие приказчики заводской конторы требовали от писарей и письмоводителей буквально молниеносной быстроты, с которой нужно было оформлять эти сделки, чтобы весь привезённый хлопок ни под каким видом не смог бы попасть к конкурентам, а был бы куплен заводом именно в тот же день.

Через солидных петербургских и московских посредников торговый дом Садыкджана-байваччи, выросший в крупнейшую оптовую фирму Туркестана, ежедневно отправлял десятки вагонов с первично обработанным хлопком в центральные районы России на текстильные фабрики Иваново-Вознесенска и Орехово-Зуева. И поэтому во всех комнатах заводской конторы высились пирамиды платёжных и расчётных банковских документов, которые тоже требовалось заполнять с такой же молниеносной быстротой. Многочисленная армия конторщиков (и Хамза среди них самый молодой), не покладая рук, не переводя дыхания и не разгибая спин, безостановочно трудилась над этими документами от рассвета до заката.

Да, конечно, он уставал на работе. Но ведь не могла же только усталость быть причиной всех этих странных и мучительных цифровых сновидений. Наверное, была и какая-то другая причина. Наверное, что-то ещё, более существенное, чем просто лихорадочная дневная работа, будоражило его по ночам.

Сидя под чёрным траурным пологом ночного неба, прислонившись затылком к холодной стене отцовского дома, Хамза часто вспоминал свой последний разговор с дочерью Ахмада-хуна. Что случилось с ней тогда? Почему так внезапно ушла она, испугавшись, что он пойдёт провожать ее?

Она боится отца. Это ясно. Она боится молвы, которая не пощадит ни её, ни его, Хамзу. Она боится шариата, который незримо наблюдает за ней и за сотнями молодых девушек Коканда пустыми, выцветшими, полумертвыми глазами неграмотных, отсталых, невежественных старух, стариков и прочих религиозных фанатиков.

Но ведь они с Зубейдой в тот день, когда она, будучи уже взрослой девушкой, впервые не закрылась перед ним, переступили через шариат...

Один раз переступить можно. Можно и два, и три, и четыре.

Но нельзя это делать, наверное, всё время. Это станет заметным.

И тогда...

Зубейда хотела (звезды не взойдут, пока не сядет солнце), чтобы он, Хамза, сделал какой-нибудь шаг в их отношениях. Но какой?! Что может помочь им - ей, дочери бая, и ему, сыну лекаря?

Но если это так, если он понимает своё бессилие изменить разницу в положении их отцов, зачем же он тогда писал и посылал ей газели, зачем тревожил сердце девушки, зачем возбуждал надежды и надеялся сам?

Или он стал понимать всё это только сейчас?

Нет, он не был слепым и раньше. И всё-таки писал газели, смотрел влюблёнными глазами. Заранее зная, что из их любви ничего не получится? Кто же он тогда? Подлый человек, обманщик!

Но кто! кто! кто!! кто!!! - кто может остановить руку поэта, которая выводит строку стихотворения для любимой?

Что может запретить людям любить друг друга?

Какая сила в мире сильнее любви?

...Мир держится любовью.

Жизнь держится любовью.

Люди живут на земле, чтобы любить друг друга.

Значит, те, кто против любви, кто запрещает любить, - против людей, против живого?

Значит, они хотят уничтожить жизнь, остановить её дыхание?

...В бессонные чёрные ночи, сидя на веранде отцовского дома, прислонившись затылком к холодной стене, неотступно думал он об этом, терзая свой ум и сердце вопросами, на которые у него не было ответов.

И однажды, когда, обшарив лучом своей безутешной мысли траурные просторы вселенной, он с отчаянием и ужасом увидел, что лишённый смысла мир без любви раскалывается на две несоединимые части, когда он ощутил, что разъявшая окружающее бытие трещина холодной бездной проходит через его сердце, когда он отчётливо понял, что ему, прогнавшему от себя свои стихи, нет места в этом мире без любви, тогда он вдруг почувствовал, как стихи возвращаются к нему.

Они приближались издалека - из чёрной глубины беззвёздного ночного неба.

Возвращались медленно, на ощупь, как движется по дороге бродячий поэт-певец, потерявший зрение...

Стихи стояли рядом.

Газель неощутимо возникла около него.

Он слышал её дыхание в бархате ночи.

Осязал её гордое трепетание.

Газель дотронулась до его руки... Он испуганно вскочил - рядом стоял отец.

- Ты не можешь жить без неё? - тихо спросил отец.

Хамза молчал. Тишина ночи соединяла отца и сына.

- В понедельник я пойду туда, - сказал ибн Ямин. - Он вызывает меня - его старшей жене опять стало хуже. Я буду просить его, чтобы он отдал тебе Зубейду...

- А вот манты горячие, лагман наваристый, плов рассыпчатый!.. Подходи смело, бери больше, кушай на здоровье!

- Шашлык! Бастурма! Кебабы! Всё - первый сорт!.. Эй, мусульмане! Вынимайте кошельки, не жалейте денег, спасибо скажете!

- Самса на маслице!.. Кто увидит - слюнки потекут! Кто съест - пальчики оближет! А кто мимо пройдёт - не забудь оглянуться, два дня сытым будешь!

Из всех пригородов Коканда Айдин-булак (Лунный родник), расположенный на восточной окраине города, пожалуй, самый живописный.

Большое круглое озеро окаймлено тополиной рощей. Виднеются вдали уходящие к горизонту айвовые, фисташковые, гранатовые, абрикосовые, персиковые сады. Под сенью тенистых чинар журчит маленький водопад...

Плакучая ива серебристо уронила в голубую озёрную воду свои пушистые ветви-косы...

Ярко светит солнце, поют птицы, благоухают цветы - что ещё человеку надо для отдохновения от забот и трудов праведных?

Любая печаль забудется и развеется, когда смотришь на этот райский уголок земли.

Рядом с родником-водопадом раскинули свои лавки, жаровни, мангалы десятки шашлычников, чайханщиков, уличных поваров и прочих торговцев самыми разнообразными и лакомыми яствами. Вкусно пахнет вокруг тмином и барбарисом, поднимается ароматный пар над котлами с шурпой и пловом, покрываются поджаристой корочкой сочные куски мяса, нанизанные на шампуры, которые длинными рядами лежат на рогульках над таинственно мерцающими древесными угольками.

- Лагман! Кебабы! Самса! - оглушительно кричат хозяева палаток и лавок. - Подходи, не скупись!

Чего не пожелает душа, всё можно купить в Айдин-булаке в дни народных гуляний. Были бы деньги. Не хочешь манты, не хочешь шурпу - купи ароматную дыню "умрбокий" (вечная жизнь), разрежь ее острым ножом, выскреби до дна, и блаженством заполнится все твоё существо, и всё нехорошее уйдёт в прошлое, как будто его совсем никогда и не было.