Наконец всё было готово. Сулейман кивнул, и началась еда.

Ели молча. Овца постепенно убывала. Степан уже был сыт по горло, но хозяева и не думали останавливаться.

- Степан-ака, почему ничего не кушаешь? - повернулся Сулейман-аксакал к Соколову.

- Как не кушаю?.. Рахмат, я уже сыт.

- Хамзахон, тут у нас на воздухе надо кушать много, не отставайте, - угощал гостеприимный хозяин.

- Больше не могу, - поблагодарил Хамза, вытирая руки полотенцем.

Но не тут-то было! Джамшид, придвинув к себе блюдо, наполнил свою ладонь кусками мяса и начал кормить гостей с руки. Хамза кое-как справился со своей порцией, но когда очередь дошла до Соколова, тот, глядя на пальцы Джамшида, сквозь которые стекало масло, побледнел...

Чабаны громко засмеялись: "Не бойтесь, Степан-ага! Такой обычай киргизов! Преподносят только дорогим гостям!"

Степан, как бы спрашивая совета, глянул на Хамзу, который молча показал, что можно и отказаться.

- У нас есть пословица, - сказал аксакал. - "Очутишься у котла - ешь дотла!"

И Степан решился...

Широко открыв рот и закрыв глаза, он вытянул вперёд шею.

И тут же почувствовал, что рот его битком набит мясом. На глазах Степана выступили слёзы. Но, уважая народный обычай, он яростно начал жевать, закрыв рот обеими руками. Хозяева юрты хохотали навзрыд, довольные, что Степан-ака не пренебрёг обычаем.

- Хвала вам, живите долго. Степан-ака! Теперь вы самый что ни на есть настоящий киргиз! - крикнул Хайдар, когда Соколов наконец проглотил всё мясо. - Можете приезжать к нам в любое время и жить сколько захотите!

- А вот этим запей для облегчения, - сказал Сулейман и подал Степану почти литровую чашу с кумысом.

Соколов, войдя во вкус местных нравов, не отрываясь выпил весь кумыс из деревянной чаши. На лице у него было отчаянное выражение - съесть ещё хоть целую овцу, но не сдаваться.

Один из чабанов взял кубыз - киргизский национальный инструмент. Полилась грустная мелодия, сопровождаемая песней. Второй чабан запел.

Голос звучал высоко, с надрывом. О чём пел певец? Может быть, о боли разлуки, о суетных делах этого тленного мира, о мятежных душах, не мирящихся с тиранией... Из белой юрты вышли женщины. Даже Степан и Аксинья, хотя они и не понимали многих киргизских слов, догадывались по мимике исполнителя, а больше всего по мелодии, что певец поёт о чём-то сокровенном...

Чабан пел до тех пор, пока не устал. И тут же кубыз попросил Хамза и начал повторять мелодию. Сначала тихо, робко, а потом всё громче и громче.

Когда Хамза закончил, к нему подошла Аксинья.

- Очень понравилось...

- В последнее время что бы ни делал Хамза, тебе всё нравится, - сказал сидевший рядом Степан.

- Мне тоже, - покраснел Хамза.

- Что тоже? - не понял Соколов.

- Что бы ни делала Аксиния, мне всё нравится...

- Эй вы, шайтаны! - подмигнул обоим Степан. - Никак через меня друг другу в любви объясняетесь, а?

- Мы уже объяснились, - опустила глаза Аксинья. - Хотим обвенчаться...

- Что-о?.. - изумился Соколов.

- Мы уже дали друг другу слово, - твердо сказал Хамза.

- Значит, в Россию собрался ехать? - строго посмотрел Степан на Хамзу.

- Зачем в Россию, нам и здесь хорошо.

- Ты, парень, видать, и впрямь мозгами рехнулся, - нахмурился Соколов. - То тебе подавай революцию без жертв, то на русской бабе вздумал жениться... Да где ты с ней будешь жить здесь? Тебя же свои мусульмане камнями закидают...

- Я не трус! - выпрямился Хамза.

- Ты-то не трус, а она что будет делать? - начал злиться Степан. - Вдовой после тебя останется? С дитём на руках? Об этом подумал?

- А мы в мечеть пойдём или в церковь...

- Ну ладно, хватит шутить! - сделал резкий жест рукой Соколов. - Ни ислам, ни православная церковь ваш брак не разрешат - понимать надо, не маленькие. Если серьёзно хотите жить вместе, будьте готовы к тому, чтобы каждый день защищаться. Фанатики вас в покое не оставят..

- А мне наплевать на фанатиков, - презрительно усмехнулась Аксинья.

- И мне наплевать! - повторил Хамза.

Вопреки всем ожиданиям, никто ни разу не напомнил ни Хамзе, ни Соколову, ни Аксинье об их участии в маёвке, когда они вернулись от киргизов. Степан уехал в очередной рейс на своём паровозе. Аксинья дежурила в больнице. А Хамза через месяц после возвращения с помощью Алчинбека снова поступил на хлопкоочистительный завод Садыкджана-байваччи.

Хамза и Аксинья виделись каждый день, и главным образом в те дни, когда Степан Петрович уезжал в рейсы.

Иногда Хамза встречался с доктором Смольниковым, выполняя некоторые его поручения.

По совету доктора Хамза восстановил рукопись своей пьесы "Отравленная жизнь". Сначала её сыграли в самодеятельном мусульманском театре в здании городского военного собрания.

Хамза, исполнявший одну из главных ролей, нарисовал к премьере несколько афиш.

Спектакль наделал шума в городе. Особенно ярилось духовенство. "Во имя шариата, во имя религии уходите отсюда прочь!" - кричали муллы по вечерам около дома военного собрания. Но мусульмане шли в театр.

Менялись времена. Духовники уже не могли так сильно влиять на верующих, как это было совсем недавно. Атмосфера становилась демократичнее. И этому немало способствовали русские власти, которые, зная о том, что в центральной России нарастает новый революционный подъём, советовали местной духовной знати ослабить кое-какие религиозные запреты и ограничения.

И поэтому мусульмане шли в театр.

В такой обстановке доктор Смольников посоветовал Хамзе возобновить свое ходатайство об открытии новометодной воскресной школы.

- Деньги на это дело найдём, - сказал Смольников, - но только чтобы никто не знал, откуда они.

Разрешение было получено. Хамза сам сочинил рукописный учебник-азбуку. И теперь по воскресеньям в доме своего друга Махмуда-тараша он учил читать и писать детей бедняков.

Приближался Новый год. По инициативе русской администрации в здании военного собрания решено было устроить нечто вроде приёма для туземной интеллигенции. В списки приглашённых включили и Хамзу.

В тот день с утра на окраине города проводился улак-козлодрание. Неожиданно для всех в состязании всадников, которые должны были овладеть козлом - лаком, победу одержал приехавший из алайских предгорий довольно немолодой киргиз-табунщик Сулейман-аксакал. Правда, ему помогали два сына-богатыря, Хайдар и Джамшид, на бешеном скаку отгонявшие плётками от лошади отца всех других претендентов на улак. Не повезло даже самому Садыкджану-байвачче, который решил участием в козлодрании закончить наконец свой затянувшийся и уже всем порядком надоевший траур по молодой жене. В былые годы байвачча неоднократно захватывал козла и уносил его на своём самом резвом в Коканде коне от преследователей.

Но на этот раз широкоплечий Сулейман с такой силой рванул из рук Садыкджана улак, что байвачча чуть было сам не вылетел из седла. А могучие молодые пастухи-киргизы Хайдар и Джамшид так исхлестали садыкджановских прихлебателей, пытавшихся окружить Сулеймана и обеспечить байвачче лёгкую победу, что выход из старого траура чуть было не обернулся трауром новым.

- Но ведь это ужасно! - воскликнула находившаяся среди зрителей улака и наблюдавшая за состязанием наездников в бинокль жена полковника Медынского. - Они же буквально убивают плётками друг друга!.. Так и глаза недолго выхлестнуть!

- Ничего, ничего, - снисходительно улыбнулся стоявший рядом полицмейстер, - улак закаляет. В будущих войнах России надо будет иметь в своей кавалерии вот таких суровых всадников.

- Ваше превосходительство, - потянулся к уху полицмейстера один из чиновников местной администрации, - про этого Сулеймана говорят, что он точит нож против своих баев, ведёт агитацию среди кочевников...

- Вот как? - улыбнулся Медынский. - Современный Пугачев?