Не доходя до места, мы с огорчением увидели, что тайник обнаружен и разорен, перья, окончательно поломанные, валяются на траве, а вокруг дерева сгрудились мальчишки-греки. Мы решили смыться, пока не поздно, как вдруг из толпы их донесся мученический кошачий вопль.
Татка преобразилась. Глаза стали совершенно круглые, губы как-то вытянулись в дудочку и, тупу-тупу ножками, ринулась она прямиком туда. Мы и ахнуть не успели. Она влетела в проем между домами, дикая маленькая фурия, и исступленно заорала:
— Не могите бить кисю! Не могите бить кисю!
Хотя кисю никто не бил, кися благополучно висела на веревке, извиваясь телом, отчего сотрясалось все деревце.
Странно, но мальчишки разбежались. Молча смотрели издали, как мы, немедленно овладев полем боя, раздвигаем петлю, высвобождаем увесистого полосатого кота, гладим, приводим в чувство. Потом мы понесли несчастного висельника домой. Недруги молча пропустили нас и долго провожали черными диковатыми глазами, затененными бархатными ресницами.
Так в наше общество полноправным и уважаемым членом вошла Татка и вместе с нею спасенный кот Минус, благосклонно принятый в дом всеми, даже дядей Костей. Смешное имя он получил от тети Ляли.
То ли оттого, что он побывал на грани жизни и смерти и краем изумрудного глаза видел страну, где нет печали и воздыхания, то ли у него от природы был такой нрав, но это был не кот, а золото. Куда бы мы ни шли, он бежал следом, важно неся подрагивающий на кончике хвост. Пробираться по берегу, по гальке, ему было трудно, он уставал, садился и тоненько мяукал. Тогда Петя брал его на руки. Кот сидел смирно, опираясь лапками на его плечо, глядел с любопытством по сторонам, насторожив вперед аккуратные острые ушки.
Минус участвовал и в домашних играх, исполняя роль моего и Петиного сыночка. Мы одевали Сыночка в кукольную одежду, катали в импровизированной коляске. Маринка лечила его от кори, а Татка была Страшным Турком. Для этого брались ножны дедушкиной шашки (саму шашку нам не давали), на Татку наматывалось всякое тряпье, отчего она становилась толстой и неуклюжей, кусочком угля Марина рисовала ей усы — получался Страшный Турок.
Турок топал ногами, размахивал шашкой и кричал диким голосом. Он отнимал у нас дорогого Сыночка, а мы выкрадывали его обратно, убегали от Турка, скакали на лошадях, переплывали на утлом суденышке море. А он повсюду настигал нас, стучал ногами и грозил саблей.
Наконец Сыночку вся эта музыка надоедала. Не снявши ни кукольного платья, ни чепчика, он сигал в окно, а Татка садилась на пол и хрипло просила:
— Растряпьте меня, а то я вся паркая.
Кукольные одежды, изрядно испачканные, находила в саду бабушка и ругала нас олухами царя небесного. Она немного тряслась над присланными из Финляндии, вместе с дедушкиной шашкой и кое-какими вещами, двумя куклами. Боялась, что если мы будем с ними неаккуратно обращаться, то останемся совсем без игрушек. Особенно дорога ей была небольшая фарфоровая кукла. Мы же эту красотку недолюбливали, вечно ставили в угол, и предпочитали старого облезлого мишку с заштопанным животом.
Бабушка много возилась с нами. Мыла, кормила, обшивала, обстирывала, читала вслух немногочисленные книги. Они каким-то чудом сохранились в наших странствиях. Далеко не все подходило для нашего возраста. Раз дядя Костя купил в Константинополе у какого-то русского две книги. Роман Лидии Чарской про бледную княжну Джаваху и еще одну, но названия я не помню. Да и никто его не знал, — обложка была оторвана. Тетя Ляля поворачивала ее и так и сяк и издевалась над братом.
— Скажи спасибо, — отмахивался дядя Костя, — что и это есть.
Безымянный том зачитали потом до дыр. Сюжета я не помню, но в тексте была одна, несколько раз повторяемая фраза: «Сэр Роберт баклана убил». Она смешила нас до икоты. Стоило бабушке дойти до этих слов, как мы начинали дико ржать, а бабушка обижалась.
Русской школы на Антигоне не было. Пока нам было по шесть лет, это никого не волновало. Сетования соседей по этому поводу нас как бы не касались. Но после первой дождливой и нудной зимы, после бесплодных переговоров на эту тему, бабушка решила сама обучать нас грамоте. Вместо букваря взяли растрепанный томик Пушкина. Я, Петя и Марина научились читать довольно быстро. На специально разлинованных бабушкой листах бумаги мы старательно выводили все из того же Пушкина: бу-ря мгло-ю не-бо кро-ет.
Учиться с бабушкой было легко и весело. Она часто прерывала урок, рассказывала интересные истории про Россию, как сама училась в Смольном институте, и какой у них был замечательный бал в день выпуска, и как она познакомилась с дедушкой на этом балу. Она много рассказывала нам и про него. Про турецкую войну, про службу в Ташкенте. Дедушка представлялся нам сказочным богатырем, молодым и непобедимым.
Наговорившись, спохватывалась:
— Опять заболталась, а задачки ни одной не решили.
И начинала таинственно, поглядывая поверх очков:
— Наташа сорвала три фиги, Мариночка тоже три, а Петя — четыре. Сколько всего будет?
Под бабушкину руку подлезла Татка, заглядывала ей в рот и шепотом спрашивала:
— А мне они дадут?
Во время наших занятий она вела себя тихо или делала вид, будто тоже читает. Подносила книгу к самому носу, вытягивала губы и бормотала: «Киляма, каляма, гудика».
Пустыми вечерами, если мы знали, что мамы не приедут из Константинополя, засиживались перед керосиновой лампой за игрой в лото. Часов в десять Татка начинала тереть глаза.
— Бабушка, пойдем делать «амень».
Это означало, что ей все надоело, и она хочет спать.
В соседней комнате, одетая в длинную до пят рубашку, Татка молилась, повторяя за бабушкой «Отче наш». Договорив молитву до конца, до слова «аминь», она делала хитрую мордочку и показывала на дверь:
— А «амень» там!
И никто не мог понять, что это значит и где находится таинственный «амень». Но бабушка однажды догадалась спросить:
— Где «амень», Таточка, покажи «амень».
Татка охотно соскочила с постели и, путаясь в подоле рубашки, повела ее в соседнюю комнату. Там, над нашей с мамой кроватью, висела тряпочка, изображавшая коврик, с едва заметным, вытершимся оленем.
— Вот, — показала Татка, — «амень».
И смотрела на всех страшно довольная.
В числе других уроков был у нас еще Закон Божий. Бабушка рассказывала библейские истории, читала вслух Евангелие и объясняла непонятное. С особым увлечением мы слушали про Ноя, про казни египетские, про бегство евреев, про Иова, про жертвоприношение Авраама. А еще мы любили, когда бабушка слабым, чуть дребезжащим голосом пела:
Был у Христа-младенца сад, и много роз растил он в нем.
Когда же розы расцвели, детей еврейских созвал он, —
Они сорвали по цветку, и весь был сад опустошен.
В испуге дети у него спросили, не скрывая слез:
«Как ты сплетешь себе венок? В твоем саду нет больше роз!»
«А вы забыли, что шипы остались мне», — сказал Христос.
И из шипов они сплели венок терновый для него,
И капли крови вместо роз чело украсили его.
Наслушавшись библейских историй, мы бросили играть в Страшного Турка и взялись за Ноя. Из стульев строили ковчег, накрывались сверху одеялами, сажали с собой каждой твари по паре — кота Минуса и собаку Ксипси. Сорок дней и ночей плыли по водам, Господь Бог — Татка — отверзал хляби небесные, поливал нас из лейки, в которой, конечно же, не было ни капли воды.
Моим задушевным, самым верным другом в то время был Петя. Соседские дети дразнили нас женихом и невестой, но это была неправда. Мы всегда оставались братом и сестрой. Мы часто уединялись, поверяли друг другу секреты. Петя мечтал о путешествиях в дальние страны под впечатлением бабушкиных пересказов Фенимора Купера. Глаза его горели, побежденные индейцы разбегались в разные стороны. Несмотря на проказы, Петя был мечтательным и застенчивым мальчиком. Он обожал мать, но чувства свои особенно не проявлял, лишь ходил за ней по пятам, если она бывала дома. Тетя Ляля даже сердилась:
