— Где это ты раздобыл пять сотен всадников, трибун? — потребовал он ответа.

— В Александрии. Император послал меня с подкреплением для вашей армии. Сожалею, что мы прибыли слишком поздно.

— Наглый пес! — за спиной у Галерия стоял Максимин Дайя.

— Хватит! — Цезарь Востока заткнул рот своему племяннику прежде, чем тому удалось сказать что-то еще. — Ты знаешь, что трибун Константин входит в состав императорской гвардии, и ты слышал, как он сказал, что император послал его к нам с подкреплением. Кто мы такие, чтобы говорить, будто он не выполнял его приказа? — Затем он спросил, прищурившись: — Персы отсюда далеко?

— Мы ухитрились расколоть силы тех, кто преследовал вашу армию, и уничтожили их более чем наполовину, — объяснил Константин. — Остальные, я думаю, решили, что они слишком углубились на запад, чтобы чувствовать себя спокойно.

— Я твой должник, трибун. — Эти слова, очевидно, стоили Галерию большого труда.

— Вы бы на моем месте сделали для меня столько же, цезарь, — спокойно сказал Константин. — Можно мне идти, чтобы расквартировать моих всадников с их лошадьми? Мы проделали долгий путь.

Галерий окинул его долгим взглядом, и Константину показалось, что плечи его слегка ссутулились, словно и впрямь слишком тяжелым оказалось навалившееся на них бремя позора от этого поражения. Потом он распрямился — ведь все же как-никак Галерий был старым закаленным солдатом.

— Можешь идти, трибун, — сказал он и добавил почти так, словно говорил с самим собой: — Ты проделал долгий путь, это уж точно — очень долгий путь!

Когда прошло два дня и ничто уже не говорило о том, что персы намерены атаковать потрепанные остатки римской армии, которая месяцем раньше так браво шагала из Антиохии на восток, Галерий решил вернуться в сирийскую столицу и предстать перед Диоклетианом, недавно прибывшим туда на судне из Александрии. Сверкающий в своих начищенных серебряных доспехах, в пурпурном плаще цезаря на плечах, он ехал верхом во главе группы всадников. Остальные войска Галерий оставил позади для обороны наскоро возведенной линии укреплений в Берее.

Тут же вслед за Галерием ехал Максимин Дайя, который как племянник цезаря уже считался наследственным претендентом на занимаемый им пост на Востоке. В следующем ряду находились Флавий Валерий Север, командовавший императорской гвардией, еще когда Константин учился в военной школе, Лициний Лициниан и, помимо своей воли, армянский царь Тиридат. Константин же не получил никакого приглашения ехать вместе с предводителями армии, а впрочем, он такого и не ожидал. Ехал он во главе колонны своих всадников довольно далеко позади.

Под ярко сияющим солнцем длинная колонна приблизилась с востока к Антиохии и свернула на обрамленную колоннадой широкую улицу Виа-Цезарея. Впервые оказавшись в сирийской столице, Константин с интересом поглядывал на этот древний город, место пересечения дорог восточного мира, который вместе с приморским портовым городом Селевкия, находящимся примерно в часе езды по берегам могучей реки Оронт, делящей Антиохию пополам, являлся одним из самых богатых и важных городов Римской империи.

Широкая улица с колоннадой оканчивалась среди холмов, переходя в извилистую дорогу, ведущую к скалистым вершинам горы, откуда город был весь как на ладони. С востока густая лавровая роща обозначала то место, где находился пригород Дафны с мерцающим мраморным храмом Дианы посередине. Будучи самой постыдной частью Антиохии, этот пригород, как слышал Константин, массам простого люда приходился по душе благодаря тому, что поклонение богине сопровождалось похотливыми обрядами.

На вершине одной из скал стояла крепость, построенная давно для защиты города от восточных орд, веками стремившихся вырвать его из рук Рима. Над другой скалой возвышался прекрасный храм Юпитера Капитолийского, а чуть восточней Константин различил акведук, сооруженный Юлием Цезарем после победы над помпеянцами[41], а также великолепные бани. Неподалеку виднелся огромный стадион, лишь немного уступающий по размеру цирку в Риме. Над его самым верхним этажом нависали пестрые матерчатые навесы, служащие защитой от солнца и дождя тем, кто готов был платить побольше.

Вдоль улиц стояли люди, но уж больно молчаливой казалась эта толпа. Пока первые ряды процессии сворачивали на Виа-Цезарею, по каменной мостовой к ним приближалась золотая колесница, запряженная шестеркой — все как на подбор — белых лошадей. Прямо перед шествующей колонной она развернулась и стала, заставляя остановиться и колонну. В колеснице рядом с возницей стоял сам Диоклетиан, но совсем не приветлив был вид этой мрачной, держащейся прямо фигуры.

Галерий вскинул руку, делая знак колонне остановиться, спешился и, подойдя к императору, преклонил колени. Всего лишь несколько слов оказалось сказано между Диоклетианом и его зятем. Слышать их Константин не мог — он был не настолько близко, но заметил, что Галерий вдруг словно окаменел. Когда же цезарь Востока поднялся на ноги, то вместо того чтобы снова сесть на лошадь, он ухватился за золотую колесницу. Сам император отдал приказ колонне двигаться дальше, и императорская повозка покатилась по широкой улице. Галерий шагал с нею рядом, лицо его напоминало высеченную из гранита маску, а ветер с реки надувал пузырем его пурпурный плащ.

— Еще ни одного цезаря так не унижали, — молвил Даций, восседая на лошади рядом с Константином. — Вот уж поистине триумф наизнанку.

Золотая колесница продолжала величественный объезд всей Виа-Цезареи, и рядом с ней, как лакей у стремени своего хозяина, покорно шагал Галерий, и, только проехав весь город, Диоклетиан, который, выпрямившись, простоял весь путь, ни разу не взглянув на толпы притихших людей по обеим сторонам улицы, позволил униженному цезарю снова сесть на свою лошадь.

Хотя другие военачальники последовали за колесницей через мост на остров посреди реки Оронт, где стоял дворец легата, занятый Диоклетианом под штаб, Константину не было предложено сопровождать их. Тогда они с Дацием отправились на конюшни, чтобы позаботиться о своих подопечных. Но теперь он достаточно хорошо знал Диоклетиана и был уверен, что его труды по спасению войска царя Тиридата и отставших солдат армии Галерия не останутся неоцененными. Поэтому его не удивило, когда разыскавший его центурион с пурпурным гребнем на шлеме императорского гвардейца отдал ему салют.

— По приказу императора, — объявил центурион. — Трибун Флавий Валерий Константин с сегодняшнего дня назначается на пост командующего императорской и всей другой гвардии.

В этом новом качестве Константин в тот же день присутствовал на военном совете, где председательствовал Диоклетиан. Кроме него там присутствовали Галерий, Максимин Дайя, Север, Лициний и ряд других высокопоставленных персон. Несмотря на то что Диоклетиан вместо военной формы был одет в роскошную мантию и носил на голове инкрустированную жемчугом корону, никто не сомневался, что именно он распоряжается на совете.

— Сколько легионов тебе потребуется, чтобы исправить содеянное за последние недели? — спросил император Галерия.

— Десять плюс вдвое больше, чем положено, кавалерии из вспомогательных войск.

При названной цифре брови Диоклетиана приподнялись — она почти вдвое превышала то число войск, с которым Галерий начал свое злополучное вторжение на персидскую территорию, — но он воздержался от комментариев.

— Из Египта моя армия скоро будет здесь и займется подготовкой к следующему походу в Персию, — сказал Диоклетиан, — А ты пока отправишься на дунайскую границу и соберешь там остальную часть нужного тебе войска, — Он сделал паузу, затем многозначительно добавил: — Царь Тиридат сказал мне, что поможет собрать вспомогательные ополчения, когда вы станете отвоевывать его страну.

Все, конечно, поняли, что Диоклетиан этим самым отдал приказ к новому наступлению — через владения Тиридата. И Галерию тут было не до возражений: его глупость — прямое вторжение на территорию врага — стоила уже Риму нескольких легионов и принесла ему унижение от руки самого императора.