— Стоящая похвала. Она же относится и к тебе.

Охваченные возбуждением по поводу успеха своего выступления, ни один из них не заметил, как от того места, где стоял трон, отделился посыльный и, перебежав поле, направился к Дацию. Все еще радостно обсуждая успех своей показательной схватки, они ждали окончания военного смотра, чтобы после можно было возвратиться в казарму и переодеться для послеполуденного вечернего пира, где можно будет поглазеть на молодых придворных дам и горожанок.

— Константин! Крок! — позвал их Даций. — Ко мне!

Оба поспешили туда, где стоял центурион. Константин заметил, что у него было выражение лица человека, припертого к стене.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Вы поработали хорошо — может, даже слишком хорошо. Цезарь Галерий распорядился, чтобы предводители двух шеренг, которые только что участвовали в показательном турнире, продолжили демонстрацию упражнений.

— Каких еще упражнений?

— Бой на конях.

— Но почему?

— Может, ему нравится вид крови. Вам будет трудно удержаться, чтобы ее не пролить. Он также приказал, чтобы вы дрались боевыми копьями.

Константин взглянул на Крока и увидел такое же замешательство в глазах галла, которое чувствовал и сам. Копье, которым сражались всадники, представляло собой облегченный и удлиненный вариант пилума, тяжелого копья, которым легионы завоевали большую часть известного мира, и по своей значимости как оружие лишь слегка уступало мечу. Заострялась почти треть его металлического наконечника, с тем чтобы оно могло пробить доспех, а деревянное гнездо, к которому прикреплялся оголовок, занимало вторую треть его древка, служа не только местом, за которое можно было держать оружие, но и защитой для кисти руки. В опытных руках оно являлось смертельно опасным оружием, а при том снаряжении, которым располагали эти двое: чешуйчатые доспехи, мечи и небольшие закругленные щиты, — было бы поистине трудно провести даже учебный бой верхом на лошадях без того, чтобы один из них или оба не получили ранения, возможно смертельные.

Когда Константин садился на коня, именно Даций заметил неравенство в том, как были вооружены соперники. В то утро Константин пользовался учебным мечом — коротким, изготовленным из второсортной стали и плохой закалки. У Крока же был при себе его собственный меч из прекрасной испанской стали; он был длиннее и мог гораздо легче держать удар меча противника, когда они звонко сшибались щитами во время учебной атаки.

— Держи, Константин. — Даций отстегнул свой личный, достаточно длинный меч и бросил его молодому всаднику. — Носи его.

Пока Константин возился, пристегивая оружие, Даций подошел поближе к лошади и тихо сказал:

— Крок тебе друг, я знаю, но эти галлы в бою легко забывают все на свете, к тому же боец он опытный. Будь осторожен и держи свой щит поближе к телу, не то он на первом же проходе сорвет его с твоей руки.

Константин кивнул головой и вскочил в седло. Лошадь Крока уже нетерпеливо вставала на дыбы, и они поскакали по полю к месту начальника, принимающего парад. Там оба отсалютовали поднятыми вверх копьями, повернули лошадей и разъехались примерно на сто шагов. Когда горнист дал сигнал к началу показного боя, они пустили своих лошадей вскачь навстречу друг другу и быстро преодолели разделявшее их расстояние.

В классическом рисунке боя предполагалось, что при вооруженном столкновении всадники, держа копья горизонтально, пытаются поразить противника в тело и тем самым либо убить его, либо выбить из седла. Но в показном бою, как этот, каждому надлежало целиться в щит и стараться нанести такой удар, чтобы противник оказался на земле и был вынужден сражаться на ногах, в значительно неблагоприятных условиях. Поэтому Константин крепко сжал копье в правой руке, а левой выставил перед собою щит, делая его легкой мишенью противника.

И только заметив лихорадочный блеск в глазах своего друга, который, напрягшись каждым мускулом, весь подался вперед, Константин понял, что галльский вождь намерен придать этой, по общему мнению, показной схватке всю видимость настоящего боя. К тому моменту острие копья Крока было уже почти на расстоянии длины древка от его щита, и, когда оно вдруг отклонилось, Константин понял, что Крок целится так, чтобы древко его копья прошло между телом и щитом и, воспользовавшись огромной силой рычага, он смог бы буквально выворотить своего соперника из седла и сбросить его на землю.

Помня наказы Дация, Константин увернулся от острия его копья и одновременно подтянул щит поближе к телу. Копье ударило в щит и прошло вскользь, издав резкий скрежещущий звук, Константина всего встряхнуло, но он удержался в седле. Этот неожиданный ход тем не менее сбил его с прицела, и он лишь едва коснулся копьем щита противника, когда их лошади проносились мимо друг друга почти прямо напротив трона Галерия.

Живо сдвинувшись набок и подтянув щит, Константин избежал участи оказаться сброшенным на землю, но эта внезапная перемена в положении тела соперника осложнила Кроку задачу управления своим копьем, и оно, скользнув по щиту, опустилось. Удар, как почувствовал Константин, пришелся по лошади прямо за седлом, он услышал глухой скрежет металла о кость в глубине лошадиного крупа.

Рана была смертельной, и, когда умирающее животное стало оседать на передние ноги, Константину ничего не оставалось делать, как, пользуясь древком копья как шестом, выскочить из седла, прежде чем оказаться придавленным лошадиной тушей. Он приземлился недалеко от несчастного животного, но его щит и оружие все еще были при нем. Кроку тем временем удалось вытащить копье из тела умирающей лошади.

Когда галльский вождь отъехал шагов на сто, Константин взглянул туда, где сидел на троне Галерий со стоящим рядом трубачом. Он ожидал услышать звук горна, который положил бы конец теперь уже явно неравной схватке, но труба молчала. И, как бы очнувшись от сна, он осознал, что Галерий и не намерен ее прерывать, каков бы ни был финал.

Быстро повернув голову, Константин увидел Крока, снова несущегося на него с нацеленным для следующего удара копьем. Общая инерция коня и всадника теперь уже не оставляла Константину почти никакой надежды избежать серьезного ранения или даже смерти. К счастью, как раз вовремя он вспомнил об уловке, с помощью которой гоплиты, тяжеловооруженные пехотинцы Александра Македонского, ухитрялись отражать стремительные атаки персидской кавалерии.

Крок был уже совсем рядом, когда Константин вдруг стал на колени и опустил задний конец копья на землю, приподняв наконечник, на который Крок тут же со всего маху и напоролся щитом. Копье зарылось в землю, буквально вырвав Крока из седла за счет силы его же собственной инерции. Кувыркнувшись в воздухе, он шлепнулся на землю чуть ли не у самых ног Константина — без копья, с расколотым пополам щитом, болтающимся у него на руке. Это внезапное падение вышибло у него весь дух, и он лежал на поле, ошеломленный и беспомощный. Вытащив меч, Константин пересек разделяющее их небольшое пространство и встал над телом галльского вождя, касаясь концом клинка его благородного горла.

Смутно Константин услышал, как шумно взорвалась толпа у него за спиной, понуждая его к убийству. На мгновение в глазах у него помутилось от бешеной злости — на Крока за то, что тот так разошелся и чуть не превратил показательную схватку в настоящее кровавое столкновение, и на цезаря Галерия за то, что тот не остановил поединка. Его рука с мечом у горла Крока напряглась еще больше, и Константин увидел каплю крови, появившуюся из-под его острия. По глазам Крока, внезапно загоревшимся страхом, он понял, что друг соображает, как сильно его искушение под крики беснующейся толпы вогнать ему в горло меч и этим окончить спор, как и желательно было публике. Но искушение быстро прошло, и Константин, вложив меч в ножны, нагнулся и помог Кроку подняться на ноги. Этот поступок оказался встречен ревом недовольства, но ему стало наплевать на зрителей, да и на Галерия тоже — ведь он же должен был прекратить эту схватку, прежде чем она из показательной не превратилась чуть ли не в смертельную.