— Забываешь, что август сейчас — мой отец.

— Тут хватит места для троих: твой отец — в Галлии, Британии и Испании, а ты при нем цезарь; мой отец — в Италии, Африке и Паннонии; и Максенций — в Египте и Сирии. Такое деление империи гораздо разумней, чем то, которое было при Диоклетиане. Ты же видишь это.

С этими словами она снова оказалась в его объятиях. И он, обнаружив, что Фауста стала куда более женственной, чем в час их расставания в Риме, пришел в такое возбуждение, что забыл обо всем на свете. Когда она целовала его в губы, мягкость ее рта воспламенила в нем непреодолимое желание, грозящее завладеть им полностью. Но даже когда Фауста прильнула к нему всем телом, — вполне сознавая, подозревал Константин, как это действует на него, — он не мог не задаваться вопросом, в какой же степени ее страсть основана на действительных чувствах и в какой — на желании ее продвинуться в своих собственных планах.

— Теперь, после Никомедии, тебе остается только одно: сделать себе в Галлии и Британии, такое имя, чтобы легионы пошли за тобой, куда ты захочешь. — Она оттолкнула его как раз в тот момент, когда он по-настоящему распалился. — Ведь сделал же себя Караузий августом Британии.

— Он был мятежником!

— Перед тем как стать мятежником, он был героем — когда выгнал пиратов из пролива. Мой отец и Диоклетиан даже признали его августом Британии.

— Только потому, что в Галлии шло брожение от восстания багаудов, а с севера угрожали германцы.

— В Галлии вечно идет брожение, — весело сказала она, — А германцы только того и ждут, когда им представится возможность перейти через Рейн. Пикты снова подняли восстание в Британии, и я только вчера слышала, как отец говорил, что Констанцию придется снова переправляться через Фретум-Галликум, чтобы подавить его.

— Он делал это и раньше, — не без гордости напомнил ей Константин.

— Но только потому, что мой отец, когда Констанций повел свою армию в Британию, пошел из Медиолана в Галлию и прикрыл границу через Рейн в Колонии Агриппине и Могонтиаке[51].

— Что правда, то правда, — согласился Константин. — Полагаю, ему бы снова хотелось это сделать.

— Возможно, если твоего отца не поддержит Север. Теперь, когда Констанций женат на Феодоре, все мы в семье должны помогать друг другу, — Она сопроводила свои слова быстрым дразнящим поцелуем, — Вот видишь: у тебя есть все основания, чтобы сделать себе имя в Британии. Победишь пиктов и иди дальше на север, к Стене Антонина[52], затем переправься через нее, захвати Гибернию[53] — и ты будешь править территорией, заслуживающей того, чтобы провозгласить себя августом.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил он, пораженный ее знакомством с городами, о которых он даже и не слышал.

— Учила, разумеется. Как только я решила стать августой Британии — это было несколько месяцев назад…

— Несколько месяцев назад!

— Мать получила письмо от Феодоры: твой отец потребовал, чтобы Галерий послал тебя в Галлию на помощь ему в усмирении пиктов, — терпеливо объяснила она. — Я вспомнила, что Караузий был когда-то августом Британии, и стала читать о ней.

— Ты забываешь, что Караузию позволили править только потому, что наши с тобой отцы были слишком заняты: они старались обезопасить Галлию для Рима. Когда они с этим покончили, и ему пришел конец.

— Только потому, что Караузий стремился распространить свою власть и на Галлию, — поправила она, — Ты ведь, конечно, это знал.

Константин не был слишком уверен в этом — он никогда не отличался особо сильными знаниями по истории, но ему не хотелось, чтобы она об этом догадалась.

— Вот видишь, что бывает с людьми, которые слишком заносятся? — торжествующе воскликнул он.

— Мы не станем брать Галлию! — Голос Фаусты прозвучал с несколько раздраженной интонацией; учительница явно начинала терять терпение со своим непонятливым учеником. — Ты с персидской войны уже герой, а сыновья Феодоры слишком малы, чтобы править. На время ты можешь стать цезарем Британии, а потом августом. Затем, когда твой отец в конце двадцатилетнего правления отречется от власти, ты станешь править и Галлией. А при поддержке двух мощнейших армий в империи ты сможешь перейти через Альпы и стать правителем Италии, а через несколько месяцев — и всей остальной империи.

У Константина появилось ощущение, несколько похожее на то, что он испытал однажды на Востоке, когда смотрел на извивающуюся змею, медленно встающую из корзины под завывающие звуки флейты в руках старого заклинателя. И тут в его сознание вторгся посторонний звук: два быстрых удара в дверь и после короткой паузы — третий. Это Даций предупреждал, что Фаусте пора уходить.

— Будь в Британии таким же отважным, как тогда с персами, мой милый, — сказала она, становясь на носки, чтобы поцеловать его на прощание. — И глазом не успеешь моргнуть, как тебя провозгласят там августом, и я прибегу к тебе со всех ног.

— А что, если твой отец все еще будет не согласен?

— Не беспокойся, я всегда смогу уговорить его. Если понадобится, я и убегу.

— Почему бы тогда не поехать со мной сейчас?

— Но, милый, подумай! — воскликнула она, широко распахнув глаза, — Нужно ли участвовать в забеге, если приз уже заранее твой?

В соленом воздухе уже ощущалось морозное дыхание зимы, когда однажды после полудня Константин вместе с Дацием взобрался на вершину холма и взглянул сверху вниз на оживленный портовый город Гезориак. А перед этим быстрая военная галера доставила их из Неаполя к устью Роны, где они пересели на почти столь же быстрое судно, и вверх по реке добрались до Лугдуна[54], штаб квартиры Центральной Галлии и города, важного самого по себе.

Не знай Константин способностей своего отца как правителя, он бы, пожалуй, мог удивиться, видя везде вокруг мир и процветание. Вдоль реки располагался ряд растущих городов, между которыми лежали плодородные фермы и леса, а прекрасная сеть римских дорог связывала те городские центры, что не были соединены между собой этой водной артерией и ее притоками. Эти последние, как рассказывал ему капитан галеры, расходились так широко, что по ним можно было перевозить грузы и пассажиров до пунктов, расположенных в пределах тридцати миль от притоков другой великой реки на севере Галлии, Рена, или Рейна, откуда они переправлялись для дальнейшей перевозки по воде. По меньшей мере половина судоходства реки приходилась на военные корабли, а в прибрежных городах, где им приходилось останавливаться, они узнавали, что и по суше движется поток людей и товаров, и все в сторону моря, где Констанций собирал на берегу армию для похода в Британию.

Город Гезориак считался наиважнейшим портом на берегу пролива, имеющего название Фретум Галликум ввиду своего положения в самом узком месте этой жизненно важной водной преграды. Он располагался на холмах у речного устья, но воды гавани почти не было видно из-за огромного количества галер и торговых судов, стоящих там на якоре. Прохожий солдат указал им путь к римскому штабу — зданию с видом на порт. Перед пурпурными лентами на документах Константина открывались все двери, так что вскоре он уже обнимался с отцом.

— Марий и Елена в своих письмах говорили правду. — Констанций отстранил от себя сына, рассматривая его глазами, которые, как и у самого Константина, слегка подернулись поволокой. — Ты вырос, возмужал.

— Мне почти тридцать, отец. Я уже давно перестал расти.

— Не о росте я говорю — об уме. Марий говорит, что твоя мудрость не уступает твоему воинскому мастерству.

— Надеюсь, она выше, отец.

— Ты прав, конечно. Каждый сильный и проворный может научиться хорошо сражаться, но тем, которые хотели бы править, нужна особая мудрость.