Звук его шагов громко прозвучал в тишине помещения, эхом отражаясь к нему от стен, когда он шел через зал к возвышению в его глубине, на котором стоял трон. Чуть неуверенно Константин подошел к ступенькам и остановился, глядя на пустующее кресло, испытывая чувство благоговейного страха, несколько схожее с тем, что ему довелось ощутить, когда, еще мальчиком, он впервые увидел отца в великолепной форме римского полководца. Константин медленно поднялся по ступенькам и уселся, глядя в просторный зал и представляя его себе таким, каким он, должно быть, часто бывал во время отцовских аудиенций: полным народу в красочных одеяниях, бывших по вкусу и галльской знати, и галльским крестьянам. И вдруг, осознав всю огромность задачи продолжения дела отца, что ложилась ему на плечи, он стал молча молиться богу, не называя, какому именно, чтобы тот даровал ему силу и мудрость успешно править страной.

Легкий звук ступившей на нижнюю ступеньку помоста ноги потревожил его, и он резко повернулся: на него испуганными глазами глядела изящная в белом наряде женщина с усеянной жемчугом диадемой на голове. Но не будь на ней диадемы, Константин бы и так догадался, что это за женщина, ибо в императрице Феодоре сочетались царственное достоинство и спокойная гордость, также присущие и его матери. Это была женщина высшего сорта: да меньшего он и не ждал, зная о преданности ей отца.

— Августа, — сказал он, спускаясь с помоста и подходя к ней.

— Этот титул больше не мой, — возразила она.

— Он всегда будет за вами. Мне жаль, что я сам не доставил вам весть о кончине отца, но дела задержали меня в Британии. А после этого здесь, уже в Галлии, пришлось подавлять восстание мятежных германцев.

— Они ваши пленники — это правда?

— Правда. Надеюсь, что их осада не причинила вам сильных тревог.

— Мы были под хорошей защитой. Констанций строил здесь укрепления именно против таких нападений. — Она неуверенно помолчала, затем снова заговорила: — Скажи мне, он умирал в муках?

— Вовсе нет, — успокоил ее Константин. — У него случился еще один приступ, и отец быстро ослабел. Я едва успел вернуться с севера, чтобы поговорить с ним перед тем, как он умрет. Его последняя мысль была о жене и детях.

На самом-то деле последние слова Констанция относились к Елене, но Константин без колебаний пошел на небольшое преувеличение, зная, как утешительна для этой знатной женщины, любившей его отца, уверенность в том, что умирающий император в последний свой час думал о ней.

— Я ему обещал, что буду оберегать вас и ваших детей, как своих собственных, — прибавил он.

— Спасибо. Совсем забыла, что у тебя есть сын. — Она снова помедлила в неуверенности. — А тебе хотелось бы поговорить с детьми?

Константин еще не задумывался о том, как она будет выглядеть — эта встреча с отцовскими детьми от другой жены. Но на мгновение он почувствовал симпатию и уважение к Феодоре и не испытал никакой неловкости, когда она представила ему своих шестерых детей: трех мальчиков и трех девочек. Старшим из них оказался подросток лет тринадцати, тезка Константина; младшим — еще только начинающий ходить ребенок. Двух других мальчишек звали Аннибалиан и Констанций, а девочек — Констанция, Анастасия и Евтропия. Дети смотрели на него серьезно широко раскрытыми глазами — до тех пор, пока старший не начал первым, поспешно выговаривая слова:

— А правда, что ты победил в поединке великана пикта, которого зовут Бонар?

— Он не был великаном, — рассмеялся Константин, — хотя и крупный дядя. И мне приходилось с ним туго, пока Даций не уложил его древком копья.

— А почему ты его не убил?

— Бонар — отважный человек и пользуется большой любовью своего народа, — объяснил Константин. — Лучше было подружиться с ним, чтобы он правил своими пиктами во благо империи.

— Твой отец сделал бы то же самое, — заверила сына Феодора. — Не забывай, что он заключил мирный договор с Аскариком и Регаисом.

— Но они его нарушили и пытались захватить нас в плен — здесь, в Треверах. — Мальчик обернулся к Константину: — Ты ведь взял их в плен, правда? Быстро пошел к ним туда и взял?

— Верно.

— Ты заставишь их заплатить за измену?

— Они заплатят, — пообещал Константин и повернулся к Феодоре: — А теперь я должен уйти, августа.

— Мы тотчас переедем из дворца, — сказала она ему. — Ведь теперь он твой.

— Зачем вам бросать свой дом. Мне ведь нужно совсем немного, и я большую часть времени буду в отъезде — надо ехать в Испанию, сколачивать новые легионы.

— Значит, ждешь от Галерия что-то плохое?

— Скажем так: я стремлюсь к тому, чтобы не было больше раздоров. Отец научил меня первому правилу — что сильные правят, пока они сильны. Я намерен быть сильным, августа, и надолго.

Она задержала на нем изучающий взгляд, после чего медленно кивнула головой.

— Ты достойный сын своего отца и на верность мою рассчитывать можешь всегда. Но берегись моей мачехи и Максенция. Сейчас ты один из сильнейших людей в империи, и я почему-то уверена, что они уже взялись за дело и готовятся тебя погубить.

— Мы должны устроить торжество, чтобы отпраздновать твою победу над Аскариком и Регаисом, — сказал Эвмений, когда они вчетвером обедали в одной из полдюжины комнат, выбранных Константином для собственного проживания во дворце.

— И дать возможность народу Крока провозгласить тебя августом еще до того, как ты получишь ответ от Галерия, — добавил Даций.

— Не забывай, что твой отец оставил еще одного сына с таким же именем, как твое, — напомнил Константину Эвмений. — Императрица Феодора, может, и не будет настаивать на том, чтобы ему быть правителем Галлии, а не тебе, но Максимиан и Максенций могут увидеть в этом желанный предлог для провозглашения себя регентами до тех пор, пока Константин-младший не станет совершеннолетним с правом быть цезарем.

— Если он до этого доживет, — пожав плечами, сказал Крок, — Наследники трона имеют обыкновение рано умирать, особенно если регент силен и честолюбив.

— Я пообещал императрице Феодоре, что буду защищать ее и ее детей, как собственного сына, — сказал Константин.

— Когда это было? — поинтересовался Крок.

— Сегодня днем, в зале для аудиенций. Я зашел туда поразмышлять, и тут появилась она. Мы договорились, что Феодора сохранит свой титул августы, и я хочу перевести на ее имя часть состояния моего отца, чтобы ей с детьми жилось в достаточном уюте — здесь или где пожелают.

— А насчет старшего сына? Ты, надеюсь, не давал никаких обязательств на будущее? — быстро спросил Крок.

— Никаких, да она и не просила. К тому же от отца к сыну трон больше не передается. Диоклетиан все это прекратил.

— Старый обычай всегда можно воскресить, — напомнил ему Даций.

Константин, потянувшись за куском мяса и хлеба, улыбнулся.

— Официально я даже и не цезарь, а ты уже решаешь, кому быть моим преемником. Давай-ка обратимся к делам поважнее — к торжеству, о котором говорил Эвмений. Дней через пять, подойдет? Галерий вряд ли успеет прислать к тому времени ответное письмо, а родичам Крока, чтобы приехать сюда, этого времени хватит. Если все они будут на моей стороне, я, наверное, смогу завоевать и остальную часть Западной империи.

Несмотря на быструю подготовку, празднество в честь пленения мятежных вождей и возвращения Константина в Галлию явилось крупнейшим мероприятием в истории не только Треверов, но и самой Галлии. Оно проводилось в огромном цирке в северо-восточной части города, и еще задолго до начала большущая арена уже плотно заполнилась народом. Зная легковозбудимых галлов, Крок и Эвмений тщательно все организовали. Торжество началось с волнующих гонок на колесницах, за ними последовали гладиаторские состязания: несколько часов отборочных схваток ввергли зрителей в бешеное возбуждение — и это явилось подготовкой к истинной цели события.

И вот на колеснице, наспех покрытой золотым листом, в цирк въехал Константин. Впряженную в нее шестерку белых лошадей выбрал и ею же правил Крок. А поскольку франтоватый галльский вождь хорошо был известен у себя на родине, его публичное признание верховной власти Константина произвело на народ впечатление гораздо большее, чем любые слова, которые он мог бы изречь.