— Ты уже царь! — воскликнул он удивленно.

— Всего лишь маленького царства, которое, умирая, оставил мне отец, — заверил его друг. — Август Констанций утвердил меня в этом сане, но моя настоящая работа — в армии и в галльской коннице.

— Стало быть, мое письмо…

— Открыло передо мной все двери после того, как Галерий — пусть его имя навеки звучит проклятием — отправил меня с позором на родину. Когда твой отец узнал, что я кое-что смыслю в лошадях и верховой езде…

— И являешься лучшим кавалеристом в империи…

— Нет, нет, дружище! Эта честь принадлежит тебе, — поправил его Крок, — Она завоевана на поле в Никомедии и, насколько я слышал, нашла подтверждение на берегах Евфрата.

— Вождь, — решительно прервал разговор Эвмений, — Императору пора принимать лекарство. Я вел трибуна и центуриона, чтобы найти им жилье.

— Будут жить у меня, — тотчас выпалил Крок. — Ни о чем другом я и слушать не стану.

— Что ж, может, это и к лучшему, — согласился Эвмений. — Ведь трибун Константин будет командовать Двадцать вторым легионом.

— В Двадцать втором — моя лучшая конница! — возбужденно воскликнул Крок. — Тебе здорово повезло, дружище. — Тут лицо его посерьезнело. — Но такой пост не для сына августа, спасшего целую армию от наступающих персов. Удивляюсь, что Констанций не сделал тебя своим заместителем.

— Он предлагал, но я попросил дать мне легион, — признался Константин. — В конце концов, последнее воинство под моим началом состояло из пятидесяти человек. Мне нужно попробовать себя, как это сделал ты.

— Тут хватит и одного сражения, — заверил его Крок. — Когда пойдем на пиктов, в этом недостатка не будет. Идемте, я найду вам жилье.

Вскоре Константин с Дацием уютно устроились в доме на городской окраине, отданном в распоряжение Крока. Дом выходил на поле, где сотни лошадей на привязи ждали, когда их переправят через пролив, и где отряды всадников проходили военное обучение. Слуга принес им мясо, хлеб и вино — галлы, вспомнил Константин, всегда считались хорошими едоками. Пока они ели, он пытался осторожно выведать у Крока, как обстоят дела в Галлии и особенно насчет здоровья отца.

— В начале этого года август Констанций тяжело болел, — сообщил ему Крок. — Кое-кто из нас полагал, что нужно послать за тобой, но август побаивался, что Галерий узнает о его состоянии здоровья и откажет тебе в этой поездке — чтобы ты, случись что, не захватил бразды правления.

— Я бы очень даже мог не приехать, — согласился Константин. — Уже вышло распоряжение послать меня на Евфрат. Галерий только потому и отпустил меня, что положился на наемных убийц, которые, по его расчетам, должны были покончить с нами на альпийских перевалах.

Крок смачно выругался.

— Так ты, значит, вовремя убрался с Востока. Этому скоту Дайе уж очень бы хотелось покомандовать тобой. Но тебе понравится воевать с пиктами, — продолжал он. — Это здоровенные грубые парни с тяжелыми широкими мечами, а язык у них звучит как пила, которая врезается в дубовое бревно. Когда великан, которого зовут Бонар, ведет их в сражение, они своими воплями могут нагнать страху на всех, кроме обученных воинов. Вот уж жаль, что их вождям не хватает здравого смысла, чтобы подписать мирный договор и стать римскими гражданами, как поступила остальная Британия.

— Так ты думаешь, что все-таки можно умиротворить весь этот остров?

— Почему бы и нет, если можно было бы договориться с Бонаром? Ведь удалось же там править Караузию. Если бы он не пошел на Галлию и не захватил бы Гезориак, он бы, возможно, все еще оставался августом Британии.

Мнение Крока удивительно совпадало с тем, что сказала Фауста. А изучив карту Британии из драгоценного рулона Дация на пути из Неаполя в Галлию, Константин был склонен к тому, чтобы с ним согласиться. Если он отличится в предстоящей кампании, Констанций, весьма возможно, назначит его как старшего сына цезарем этого региона, когда закончится перенос столицы из Треверов в Медиолан, и отправит Севера в отставку. И тогда для осуществления всего плана, казавшегося в устах Фаусты столь фантастическим, понадобятся всего лишь считанные годы.

— А что там германские племена к северу от Рейна? — спросил он Крока.

— Твой отец сперва обеспечил крепость этой границы, подписав договоры с Аскариком и Регаисом — двумя самыми сильными германскими вождями. Думаю, ты знаешь, почему мы идем на пиктов именно сейчас, хотя до этого болезнь твоего отца заставляла нас откладывать кампанию, и вот уже почти упущено лучшее время для переправы через пролив в Британию.

— Могу догадаться, — сказал Константин. — Если Галерий попытается прибрать к рукам Италию, мы с тыла и флангов будем уже обеспечены, так что сможем пойти войной на Восток.

— Ты прошел долгий путь от мальчишки, который больше десяти лет назад приехал учиться в Никомедию, — восхищенно сказал его друг.

— Ты тоже.

— Я… нет, — с сомнением возразил Крок. — Я ведь был уже царским сыночком, так что вряд ли Галерий мог бы сделать мне очень уж плохо, боясь всколыхнуть всю Галлию. Но хотя ты и был в Никомедии заложником, чтобы твой отец здесь, на Западе, вел себя паинькой, тебе все же удалось стать героем легионов и сделать огромный шаг к завоеванию для себя порфиры цезаря.

— Кто же из нас теперь предается мечтаниям? — усмехнулся Константин.

— Бьюсь об заклад своим царством, — Крок говорил абсолютно серьезно, — что так оно и будет и что в недалеком будущем ты станешь августом Запада.

— Ты немного запоздал с этими двумя ставками, вождь, — сухо сказал Даций. — В тот день, когда он приехал в Никомедию, он уже решил, что будет править империей — и причем единовластно.

Крок испуганно взглянул на Константина.

— Это правда?

— Я был мальчишкой — искал в темноте луну.

— Как же так? Ведь ты уже выбрал себе императрицу, — едко заметил Даций. — Или, может, правильней сказать, что это она выбрала тебя?

Вечерняя трапеза, на которую пригласил Константина отец, оказалась заседанием штаба главных военачальников, посвященным предстоящему походу на Британию. Был там Крок как командир всех конных ал, приданных нескольким легионам, возглавляющим весь экспедиционный корпус; был и Эвмений, который, как теперь уже сообразил Константин, служил его отцу не только как просто секретарь, но фактически как доверенный советник по вопросам управления и политики. Константин внимательно выслушал планы кампании и вместе с другими просмотрел карты. При этом он говорил совсем мало, предпочитая сначала как можно лучше ознакомиться с ситуацией. Когда ужин приближался к концу, Констанций повернулся к нему и сказал:

— Ты что-то сегодня совсем немногословен, Флавий. Не помню, чтоб это было одно из твоих достоинств.

Константин улыбнулся и объяснил:

— Даций учил меня держать язык за зубами, если мне нечего сказать.

— Ты одобряешь планы кампании?

— В общем да. Как я понимаю, ваша главная цель — починить и перестроить Стену, возведенную императором Адрианом поперек Северной Британии. Но почему тогда не Стену Антонина Пия, что к северу от нее?

— Стена Адриана всегда была прочнее, но в последнее время она пришла в ветхое состояние, — объяснил Констанций. — Мы намерены сначала починить ее, а затем использовать как базу для продвижения на север, ко второй стене.

— Вы и впрямь считаете, что эти преграды сдержат пиктов, хотя прежде и не могли? — спросил Константин.

— Прежде они ни разу не обеспечивались крепкими гарнизонами.

— И все же их можно было бы без труда обойти с моря, — заметил Константин — И тогда те, кто будет в тепле и уюте сидеть под защитою стен, даже не узнают, что враг уж в тылу, пока пикты не приставят к их глоткам мечи.

Когда Константин принялся подвергать сомнению ценность стены, щеки Констанция порозовели от сдерживаемого раздражения; но прежде чем он успел что-то сказать, вмешался Эвмений:

— Есть прецедент, говорящий в пользу выдвигаемого трибуном Константином возражения, август.