— Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это обращает внимание, — заметил Филипп.

— Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня, но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того; чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов.

В следующие затем дни в замке происходила необыкновенно оживленная деятельность. В замок то и дело приходили и уходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их были довольны.

Относительно похода было решено, что отряд Франсуа направится на соединение с адмиралом в Шатильон на Луэнге, где должны были собраться со своими отрядами все вожди гугенотов, а вместе с ними и де ла Ну.

Путь этот был бы весьма опасен, если бы католики узнали о готовящемся восстании, но тайна его была так хорошо сохранена, что французский двор, находившийся в то время в Мо, даже не подозревал, что ему грозит опасность. Правда, из Нидерландов дали знать о намерениях гугенотов, но это известие встретили недоверчиво, тем более, что шпион, посланный в Шатильон наблюдать за Колиньи, донес, что адмирал усердно занят наблюдением за сбором винограда.

Вечером 26 сентября отряд, состоявший из пятидесяти четырех солдат и телохранителей Франсуа и четырех воинов Филиппа, выстроился во дворе замка в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, со знаменем Франсуа. Пастор совершил молебен, испросив у Бога благословение оружию гугенотов, а графиня сказала воинам горячую речь, увещевая их помнить, что они, протестанты, сражаются за право свободно молиться Богу.

Потом она нежно обняла сына и Филиппа, трубы скомандовали «на коней», и отряд выехал из ворот замка.

Молодые предводители вскоре сияли шлемы и отдали их своим слугам, ехавшим за ними.

— Кольчуга, может быть, и окажется полезной в битве, — сказал Филипп, — но теперь без нее было бы лучше.

— Согласен, — ответил Франсуа, — и если бы нам нужно было биться только с дворянами, вооруженными мечами, я стал бы сражаться без кольчуги; но против копейщиков приходится защищаться ею. Впрочем, я не чувствую ее тяжести теперь, когда освободился от шлема, который, вправду сказать, весьма тяжел.

Отряд из предосторожности ехал только по ночам, днем останавливался на отдых где-нибудь в лесу и расставлял часовых, которые обязаны были задерживать всякого, кто приближался.

— Расскажи мне, Франсуа, — сказал Филипп на привале, — о твоем кузене де ла Ну, под начальством которого нам придется сражаться.

— Ему только тридцать шесть лет, — начал с энтузиазмом Франсуа, — но нет человека благороднее его среди французских дворян. Как тебе известно, он принадлежит к Бретанскому роду, одному из самых знаменитых в крае, и сродни Шатобрианам и Матиньонам. Уже мальчиком он прославился своими способностями в воинских упражнениях, хотя, как говорят, учился лениво и книг не любил. Когда он, по своему происхождению, попал ко двору Генриха II, им овладела страсть к чтению сочинений о войнах, и вскоре под начальством маршала Бриссона он участвовал в войне в Пьемонте.

Он очень добр, и это сказалось, например, в следующем: мать его до такой степени увлекалась игрой в карты, проигрывая состояние сына, что король назначил над ней опеку; но сын, воротившись из Пьемонта, попросил у короля как милости, чтобы опека была снята с матери. Вскоре после этого она умерла, и де ла Ну оставил двор и поселился в своих обширных владениях в Бретани. Случилось, что брат Колиньи, д’Андело, приехал к своей невесте в Бретань и привел с собой знаменитого проповедника Кормеля.

Проповеди этого священника обратили де ла Ну, которому было тогда двадцать семь лет, и многих других, в протестантство, хотя Бретань самая католическая провинция Франции. Нужно тебе сказать, что кузен был другом Гизов, и в числе других дворян назначен был сопровождать Марию Стюарт в Шотландию. В сражении при Дрё он очень помог адмиралу Колиньи вывести войско в порядке; но в то же время он горько оплакивал убийство Франсуа и Гиза, а последние четыре года принужден был оставаться в своих бретонских владениях. Он не сторонник войны, но, раз она началась, будет одним из главных предводителей, и я очень счастлив, что буду в его отряде.

После трех дней пути отряд переправился через Луару и, вступив в горную область, сделал привал.

— Теперь нужно дать коням отдохнуть целые сутки, — сказал Франсуа Филиппу, — до Шатильона на Луэнге, вероятно, миль двадцать, не более, но горная дорога чрезвычайно утомительна, а мы и так сделали уже три больших переезда. Приехать на место на измученных конях неудобно, да и спешить некуда, мы и так поспеем раньше других отрядов, без которых адмирал и Конде не могут начать военных действий. Боюсь, что многим отрядам будет нелегко добраться до них, не вызвав тревоги; тогда двор узнает все и успеет из Мо уехать в Париж.

Молодые друзья не догадывались, что то, чего боялся Франсуа, уже совершилось. При дворе узнали, что в милях двадцати от Мо собираются гугеноты. Тотчас же было послано за отрядом швейцарцев, к счастью для двора находившегося недалеко, и по прибытии его двор немедленно направился в Париж. Конде, предвидевший это, захватил было брод через Марну, но бороться с незначительными силами против швейцарцев, вооруженных длинными копьями, было невозможно, и после небольшой схватки Конде вынужден был отступить.

Известия об этих событиях пришли в Шатильон как раз в то время, когда Франсуа и Филипп подъезжали к нему. Ворота замка были открыты, и на дворе возбужденно толпились дворяне-гугеноты.

— Вот де ла Ну! — воскликнул Франсуа, соскакивая с коня и направляясь к изящному дворянину, разговаривавшему с несколькими воинами.

— А, Франсуа, это ты? Прибыл благополучно? Господа, вот мой кузен Франсуа де Лаваль… Это твой отряд въезжает в ворота, Франсуа?.. Да, да, узнаю ваше знамя. Честное слово, этот отряд вооружен лучше других… А кто этот молодой джентльмен?

— Это мой кузен Филипп Флетчер, сын Люси, сестры моей матери. Я говорил тебе о нем. Он приехал сражаться за нашу веру.

— Весьма рад, что могу приветствовать вас, сэр, — сказал де ла Ну. — Мы с вами родственники, я кузен Франсуа со стороны отца, а вы — со стороны матери. Прекрасно, что вы приехали помогать нам. Если бы ваша королева стала во главе протестантов, дело наше было бы выиграно.

— Правда ли, кузен, что двор успел бежать в Париж? — спросил Франсуа.

— К сожалению, Конде не располагал ни силами, ни временем, чтобы помешать этому, — ответил де ла Ну. — Я сам, как ни спешил, только часа два тому назад прибыл сюда. Завтра утром мы все направляемся к принцу. Так как ваш отряд едет со мной, я распоряжусь, чтобы о нем позаботились… А, капитан Монпес! Это вы командуете отрядом? Я так и думал, что графиня поручит вам начальство над ним. Очень рад… Надо расположить ваших людей вместе с моими. Не слишком ли устали ваши кони?

— К утру они успеют отдохнуть, граф.

— Прекрасно. Необходимо захватить для них достаточно корма; им предстоит снова тяжелый путь.

Де ла Ну представил Франсуа и Филиппа многим друзьям своим, а затем повел их к адмиралу. Когда они вошли к адмиралу, то застали там многочисленное общество и только что прибывшего курьера, который, преклонив колени, подал Колиньи письмо. Адмирал поспешно прочитал его и отпустил курьера.

Внешность Колиньи невольно внушала уважение. Это был человек с серьезным, несколько грустным добрым лицом, высокого роста и с коротко остриженной бородой и усами. Одет он был во все черное, а на плечи был накинут камзол с высоким воротником и широкими висящими рукавами. На голове он носил низкую мягкую шляпу с узкими полями. Несмотря на то, что он был один из лучших полководцев своего времени, он более чем кто-либо старался избежать междоусобной войны и страдал от сознания ее необходимости. Он очень любезно принял Франсуа и его кузена.