Не выдержав, Мария заплакала.

Монах, вскинув руки, отбросил с головы капюшон рясы.

Перед Марией стоял постаревший, с сединой в волосах, в шрамах, но все же сразу узнаваемый Рауль д’Альтенэ.

Увидев его, Мария закричала и потеряла сознание.

Очнувшись, Этьенн увидел себя в мрачной комнате с низкими каменными сводами. Был полумрак, свет исходил только из слабой, коптящей масляной лампы.

Этьенн оглянулся и, убедившись, что в комнате никого нет, попытался встать с кровати, и пошевелил связанными руками. Они были перехвачены веревкой так крепко, что уже начинали затекать.

Он напряг руки, стараясь разорвать веревки, но все было напрасно. Рассматривая стены, Этьенн увидел в стене вмурованное кольцо, вероятно, служившее для кого-то орудием пытки.

Подойдя, юноша дотянулся до кольца и нащупал острые концы основания. Чтобы перетереть веревки, понадобилось много времени, но, наконец, все было кончено. Теперь руки были свободны.

Неожиданно в тишине послышались громкие, не таившиеся шаги.

«Это сюда», — понял Этьенн и кинулся к лежаку.

Дверь отворилась, и кто-то бросил в комнату кусок хлеба:

— Вот тебе до завтра.

Дождавшись, когда дверь снова закроют и шаги стихнут, Этьенн подошел к полу, поднял хлеб, обтер его и стал медленно жевать.

Голод, мучивший его, проходил, и появлялось чувство уверенности и спокойствия. Сколько он здесь? Где он? Ночь сейчас или день?

Прежде всего он осмотрел камеру. Окон не было, стены, судя по всему, были прочны. Единственное, что выдавалось в стене, было железное кольцо, с помощью которого он разрезал веревку. Но оно было крепко вделано.

Этьенн уже готов был снова вернуться к лежаку, когда споткнулся о что-то жесткое. Это оказалась глиняная кружка с водой. Разбив кружку, Этьенн стал черепком терпеливо выковыривать известку между камней.

Через несколько часов работы ему удалось вырвать кольцо. Из отверстия слабо повеял влажный, затхлый воздух подвала.

Схватив выломанный крюк, Этьенн стал увеличивать отверстие, и вскоре вывалил целый камень. Высунувшись в образовавшуюся дыру, он пытался рассмотреть, куда она ведет, но было так темно, что ничего не было видно.

Тогда он спрыгнул, захватил фонарь и снова подтянулся к дыре.

Слабый, тусклый свет, теряющийся в темноте, осветил каменную лестницу.

Он попытался осторожно спустить лампу, но она вдруг упала, разбилась о каменный пол, и стало совсем темно.

Тогда Этьенн спрыгнул со стены на лестницу. Осторожно, боясь наступить на осколки стекла, он стал спускаться наощупь по влажным и холодным ступенькам, сделал несколько поворотов, спускался все ниже и ниже, когда наткнулся на деревянную дверь. Сквозь тонкие, почти невидные щели слабо пробивался тусклый свет.

Этьенн нажал на нее плечом, но дверь не открылась. Тогда он сделал шаг назад и, прыгнув, вышиб запор. Свежий воздух, ворвавшийся в распахнутый проем, закружил его голову.

Он стоял на пороге и настороженно всматривался в долину, освещенную призрачным лунным светом.

Было так тихо, что он слышал, как бьется его собственное сердце.

Только на рассвете Этьенн дошел до Сент-Женевьевской горы.

Было рано, но улица уже заполнилась народом. Этьенн приметил толпу перед дверью Перрена Модюи. Потом погребальное шествие вышло из сен-медарской церкви.

Этьенн вскрикнул и бросился в дом Перрена Модюи.

— Кто здесь умер?

Увидев его, старый звонарь встал и со слезами обнял юношу.

— Жермена, кормилица моей дочери, — прошептал старик. — Тише, она спит! — прибавил он, указывая на кровать, на которой лежала Алиса.

Бедная девушка занемогла, не будучи в состоянии перенести всех волнений.

Этьенн медленно подошел и стал на колени перед кроватью. Крупные слезы катились по его щекам. Рука Алисы свесилась с кровати, Этьенн приложился к ней своим пылающим лбом.

Она вздрогнула, схватила руку Этьенна и вскрикнула:

— Жив! Этьенн жив!

Неудавшееся покушение на жизнь Колиньи за несколько дней до Варфоломеевской ночи и потом все ужасы этой ночи были столько раз описаны, что мы об этом распространяться не станем; скажем только о том, что прямо относится к нашему рассказу.

Убийство гугенотов продолжалось ночь 24, день и ночь 25 августа 1572 года.

Улицы были покрыты трупами, дома по большей части пусты, и Екатерина Медичи радовалась своему торжеству.

Моревель неистовствовал в страшную ночь.

Это он ударил в набат по приказанию Екатерины на колокольне церкви Сен-Жермен л’Оксерроа, и услышал, как все парижские церкви отвечали на этот кровавый трезвон.

Крики жертв, вой умирающих долетали до его слуха, как радостные восклицания.

Наконец, он не мог долее воздерживаться.

— Меня недостает там!.. — вскричал он с улыбкой.

Увидав одного из тех, кто пришел за ним с факелом, он приказал ему звонить в колокол, а сам сбежал с колокольни.

Из верхней галереи, смежной с клиросом церкви, он выглянул в окошечко на улицу и на берег Сены.

Везде стояли крики — гугенотов убивали. Напротив Моревель приметил в конце большого сада дом, в котором виднелся огонь.

— Кажется, я не ошибаюсь, — сказал он, — это дом Марии Тушэ. Кто же в нем сейчас живет?

Вдруг Моревель побледнел: он увидел ее в комнате первого этажа!..

Он быстро выбежал на улицу, подзывая своих людей.

«Я обещал королеве Екатерине, — думал он, — что Марии Тушэ не будет. Вот прекрасный случай сдержать обещание. После матери я доберусь и до сына».

Через несколько минут мясник со своей шайкой дошел до сада Марии Тушэ.

Они перелезли через стену и бросились к дому.

В доме никто не спал, ни господа, ни слуги. Мария, опасалась каждую минуту, что постучатся в ее дверь и убьют ее отца, гугенота.

Старик был спокоен; в эту минуту он сожалел только, что отказался от своего намерения отравить Карла IX.

Сидя возле дочери в комнате первого этажа, он читал Библию.

Вдруг старик поднял голову.

— Мне кажется, что там идут, — сказал он, указывая на сад.

При виде факелов и людей, торопливо шедших к дому, Мария вскрикнула от испуга.

— Это Моревель! — вскричала она.

— Королевский мясник! — с ужасом сказал Жером.

Мария вместе с отцом быстро прошли двор и уже выходили на улицу Тиршап, как двое убийц устремились на старика и ударили его кинжалами.

При виде умирающего отца Мария начала кричать:

— Помогите!.. Помогите!.. Я католичка.

Но так как на ней не было белого креста, знака католиков, то один солдат хотел убить ее.

— Прочь! Эта добыча принадлежит мне! — вскричал Моревель, схватив орлеанку.

Но тут раздался выстрел, и кто-то стал перед мясником.

Это снова был Рауль.

— Я католик! — указал он на белый крест, украшавший его грудь, — я беру эту женщину под мое покровительство!..

Моревель поспешил из дома, испуганно оглядываясь.

Сен-Марсельское предместье избегло резни до утра 26 числа.

Утром раздались крики: «Пожар».

Каждый раз, как гугенот, спасаясь, появлялся на пороге дома, его убивали солдаты.

Человек с рыжей бородой, выйдя из группы убийц, подошел к людям, стоявшим на углу улицы.

Это был Жан Гарнье, он же Моревель.

— Симон, — сказал он одному из погромщиков, — кажется, на этот раз мщение от меня не ускользнет!

— Захотеть, так сделать можно, хозяин, — отвечал Симон.

Убийцы бросились к дому Перрена Модюи.

Старик вместе с Этьенном Ферраном ухаживал за больной дочерью.

— Послушайте, батюшка, — сказала Алиса, приподнимаясь с трепетом, — мне кажется кричат о пожаре!

— Успокойся, дитя, — отвечал старик, сам испуганный.

Этьенн посмотрел в окно и вскрикнул:

— Это, верно, убийцы!..

— Спасайся, друг! — закричала Алиса.

В эту минуту сильно постучались в дверь.