— Я не злопамятен, господа, — сказал он нахально.

— Да, не похоже на это, — отвечал я.

— Вот и все, — сказал он. — Если вам потребуется то же самое, только дайте мне знать. Пока до свидания, господа.

Он надел набекрень свою шляпу и быстро пошел тою же дорогой, которой держались и мы. Мы видели, как на всем ходу он сделал выпад своей рапирой в труп, поставленный для шутки у дверей одного дома, — как он промахнулся и поспешил далее и, наконец, скрылся за углом.

Мы остановились только на момент, чтобы сказать несколько слов спасенному нами мальчику.

— Покажите свои книги, если вас кто остановит, — наставлял его Круазет. Он сам еще походил на ребенка, с его белокурыми локонами вокруг нежного, взволнованного лица и, стоя вместе, они представляли, как мне казалось, очень милую картину. — Покажите им только книгу с крестом. Дай Бог вам дойти благополучно до коллегии.

— Я бы хотел знать ваше имя, — сказал мальчик. Его сдержанность и спокойствие при такой обстановке просто поражали меня. — Я Максимилиан де Бетюн, сын барона де Рони.

— В таком случае, — воскликнул Круазет, — услуга за услугу. Ваш отец вчера, нет позавчера, предостерегал нас…

Тут он сразу остановился и закричал:

— Бегите! Бегите!

Мальчику не понадобилось второе предостережение и он как вихрь понесся по улице; мы увидели двух или трех приближавшихся к нам злодеев, видимо, в поисках новой жертвы. Они заметили его и уже готовы были преследовать; но, увидев трех вооруженных человек, сочли за лучшее оставить его в покое.

Его дальнейшие приключения хорошо известны: он также в живых теперь. Его останавливали два раза, после того, как он покинул нас; но каждый раз ему удавалось спастись, показывая книгу с крестом. Когда он достиг здания коллегии, привратник не пустил его, и он оставался несколько времени на улице, подвергаясь каждую минуту опасности быть убитым и не зная что делать. Наконец, ему удалось упросить привратника, которому он отдал несколько бывших при нем мелких монет, чтобы тот позвал принципала коллегии, который сжалился над ним и скрывал его в течение трех дней. По окончании резни, его разыскали двое вооруженных слуг его отца и доставили к родным. Вот каким образом Франция чуть было не лишилась одного из своих великих министров — герцога де Сюлли.

Но возвращаюсь к нашим похождениям. После того, как мальчик скрылся из виду, мы, не теряя ни минуты продолжали свой путь и, невзирая на все ужасы, которые встречались нам на каждом шагу, упорно считали повороты улиц, преследуя только одну цель: как можно скорее разыскать дом против книжной лавки, под вывеской головы Эразма. Мы скоро вошли в длинную, узкую улицу; в конце ее виднелась река, сверкавшая в лучах солнца. В улице было тихо и пусто; мы не видели здесь ни одной живой души, кроме бродячей собаки. Шум и волнение, свирепствовавшие в других частях города, не долетали сюда. Мы вздохнули свободнее.

— Это должна быть та улица, — сказал Круазет.

Я кивнул. В то же время я заметил почти посредине ее вывеску, которую мы искали, и указал на нее. Но только вовремя ли мы пришли сюда, или уже поздно? Вот в чем был вопрос. Побуждаемые одной и той же мыслью, мы побежали. Не добежав нескольких шагов до головы Эразма, сперва Круазет, а потом и мы остановились как вкопанные.

Дом против книжной лавки был разграблен и опустошен сверху донизу. Это был высокий дом, выходивший прямо на улицу и каждое стекло в нем было разбито. Наружная дверь висела на одной петле и все полотно ее было расщеплено ударами топора. Черепки фарфора и осколки стекла, перебитого в бессильной злобе, покрывали ступени лестницы и в углу ее стекала по каплям красная струйка, которая должна была затем остыть в уличной канаве. Откуда текла эта струйка? Увы! Глаза наши скоро остановились на трупе человека.

Он лежал на самом пороге; голова откинулась, широко раскрытые уже остекленевшие глаза были обращены к летнему небу, посылавшему им лучи солнца. Дрожа от ужаса, мы заглянули в лицо. Это был слуга, находившийся вместе с Паваном у нас в Кайлю. Мы сразу его узнали, он нам был хорошо знаком, и мы его любили. Он часто носил наши ружья и рассказывал нам про войну. Кровь медленно сочилась из раны. Он был мертв.

Круазет весь затрясся. Он обхватил руками один из каменных столбов портика и прижался лицом к его холодной поверхности, чтобы скрыть слезы. Пришел конец. В глубине души мы до сих пор не переставали надеяться, что какая-нибудь счастливая случайность, чье-нибудь предостережение спасет нашего друга.

— О, бедная, бедная Кит! — Круазет разразился рыданиями. — О, Кит, Кит!

Я помню, что покойный Великий Генрих IV (я не знавал человека храбрее его: он любил опасность как женщину, ради ее самой) не мог сомкнуть глаз перед битвой. Я слышал это по крайней мере от него самого перед сражением под Арк. В натуре Круазета было нечто подобное: он был способен к сильному напряжению, не покидавшему его, пока грозила опасность, тогда как мы с Мари были менее впечатлительны и менее подвижны: мы в этом случае, пожалуй, более походили на немцев.

Легкий шум, похожий на скрип качавшейся вывески, внезапно вывел меня из задумчивости. Я медленно повернулся, все еще в грустном раздумьи. Одна половина двери в книжной лавке приоткрылась, из нее выглядывала старуха.

Когда наши глаза встретились, она сделала легкое движение, как бы намереваясь закрыть дверь. Но я не шевелился и, успокоенная этим, она украдкой кивнула мне головой. Я сделал шаг вперед.

— Шш, шш! — шептала она. Ее старое, сморщенное лицо, походившее на вылежавшееся нормандское яблоко, выразило глубокую жалость, когда она взглянула на Круазета. — Шш!

— Что таксе? — спросил я машинально.

— Его взяли! — прошептала она.

— Кого? — спросил я, не догадываясь.

Она кивнула головой на разоренный дом и отвечала;

— Молодого сеньора, который жил там. О, господа! — продолжала она. — Каким красавцем он выглядел, когда вернулся вчера вечером с королевского приема! Я еще не видывала такого красавца, в атласном колете с бантами! И подумать только, что сегодня «утром за ним гонялись, как за крысой!

Сердце мое встрепенулось, в нем пробудилась новая, радостная надежда.

— Ушел ли он от них? — воскликнул я в волнении. — Удалось ли ему скрыться?

— Как же! — живо ответила она. — Вон этот бедняга (он теперь лежит спокойно, да простит ему Господь его ересь!) храбро отбивался у дверей, пока сеньор выбрался на крышу и побежал по верхушкам домов вдоль всей улицы, а они внизу ревели и стреляли по нем; точь-в-точь, как мальчишки с каменьями гонятся за белкой!

— И он скрылся?

— Скрылся! — отвечала она, покачав своей старой головой в раздумьи. — Этого я не знаю! Боюсь, что теперь они его уже взяли. Мы все время дрожали наверху с моим стариком. Он в постели, да хранят нас святые! Но я слышала, как они побежали с криком и выстрелами к реке и, пожалуй, взяли его около Шателе! Мне думается так!

— Как давно это случилось? — воскликнул я.

— О! С полчаса. Пожалуй, вы будете его родные? — добавила она с любопытством.

Но я уже не отвечал. Я потряс за плечо Круазета, который не слышал нашего разговора.

— Есть надежда, что он жив! — сказал я ему на ухо. — Он убежал от них, слышишь? — и я быстро повторил ему рассказ старухи.

Приятно было видеть, как краска заиграла на его бледных щеках, а слезы высохли.

— Значит, есть надежда? — воскликнул он, схватив меня за руку. — Надежда, Ан! Идем скорее, не теряя ни одного мгновенья! Если он жив, мы станем сражаться рядом с ним!

Старуха напрасно пробовала удержать нас. Полная жалости к нам и уверенная, что мы идем на верную смерть, она забыла свою прежнюю осторожность и кричала нам вслед, чтобы мы вернулись. Но мы не обратили внимания на ее крики и бежали вслед за Круазетом, как только могли нас нести наши ноги. Луи скрылся.

Только мы повернули за угол к реке, как до нас донесся непрерывный гул человеческих голосов, одновременно со свежим ветерком. По ту сторону реки, на острове Ситэ, тысячи крыш сияли, озаренные ярким солнечным светом. Но мы быстро повернули направо, мало обращая внимания на эту картину, и замедлили шаги, только приблизившись к толпе. Перед нами был мост и перед ним на нашем же берегу стоял замок с его седыми башнями и стенами. Перед замком, по берегу реки, лежала большая площадь, наполовину запруженная народом. Между ними царила сравнительная тишина и было заметно какое-то сосредоточенное ожидание, точно предстоящего зрелища; толпа пока еще не обнаруживала желания принять активное участие в происходившем.