— Исповедуйте свои грехи, сын мой.

— Прочтите символ веры, сын мой.

— Не правда ли, вы умрете, как добрый католик…

— Удалите этого антихристова приспешника! — воскликнул пастор, чувствуя, что большинство присутствующих на его стороне.

Какой-то солдат из ревностных гугенотов сейчас же схватил монаха за веревочный пояс и оттащил его, крича:

— Вон отсюда, бритая макушка! Висельник! Уже давным-давно в Ла-Рошели не служат обеден!

— Остановитесь, — произнес ла Ну. — Если капитан хочет исповедоваться, то даю слово, что никто не воспрепятствует ему в этом.

— Большое спасибо, господин ла Ну… — сказал умирающий слабым голосом.

— Вы все свидетели, — вступился монах, — он хочет, исповедоваться.

— Нет, черт бы меня побрал!

— Он возвращается к вере предков, — воскликнул пастор.

— Нет, тысяча чертей! Оба оставьте меня! Что я, умер уже, что ли, что вороны дерутся из-за моего трупа? Я не хочу ни ваших обеден, ни ваших псалмов!

— Он богохульствует! — разом воскликнули служители враждующих культов.

— Однако нужно же во что-нибудь верить, — произнес капитан Дитрих с невозмутимым хладнокровием.

— Я верю… что вы — славный человек и избавите меня от этих гарпий[65]… Да, уходите и дайте мне умереть, как собаке!

— Так и умирай, как собака! — сказал с негодованием пастор, удаляясь. Монах сотворил крестное знамение и подошел к постели Бевиля.

Ла Ну и Мержи остановили пастора.

— Сделайте последнюю попытку, — сказал Мержи. — Сжальтесь над ним, сжальтесь надо мною!

— Сударь, — обратился ла Ну к умирающему, — поверьте старому солдату: увещания человека, посвятившего себя богу, могут смягчить последние минуты умирающего. Не следуйте внушениям преступной суетности и не губите вашей души из-за пустой бравады.

— Сударь, — ответил капитан, — я не с сегодняшнего дня начал помышлять о смерти. Я не имею надобности в чьих бы то ни было увещеваниях для того, чтобы подготовиться к ней. Я никогда не любил бравад, и в данную минуту менее чем когда бы то ни было склонен к ним. Но, черт побери, мне нечего делать с их побасенками!

Пастор пожал плечами. Ла Ну вздохнул, и оба медленно отошли, опустив голову.

— Друг мой, — начал Дитрих, — должно быть, вы чертовски мучаетесь, если говорите такие слова.

— Да, капитан, я чертовски мучаюсь.

— Тогда, надеюсь, господь бог не оскорбится на ваши речи, которые ужасно похожи на богохульство. Но когда все тело прострелено, черт возьми, — позволительно для самоутешения и почертыхаться немного!

Жорж улыбнулся и снова приложился к фляжке.

— За ваше здоровье, капитан! Вы — лучшая сиделка для раненого солдата. — С этими словами он протянул ему руку.

Капитан Дитрих пожал ее, и было видно, что он взволнован.

— Teufel![66] — пробормотал он тихонько. — Однако, если бы брат мой Генниг был католиком и я всадил бы ему заряд в живот… Значит, вот как сбылось предсказание Милы!

— Жорж, друг мой, — произнес Бевиль жалобным голосом, — скажи же мне что-нибудь! Мы сейчас умрем: это — ужасное мгновенье! Ты думаешь теперь так же, как думал, когда обращал меня в атеизм?

— Без сомнения; мужайся, — через несколько минут мы перестанем страдать.

— Но монах этот толкует мне об огне, о дьяволах… не знаю, о чем… мне кажется, что все это неутешительно.

— Глупости!

— А вдруг это — правда?..

— Капитан, свою кирасу и шпагу я оставляю вам в наследство, жаль, что у меня нет ничего лучшего, чтобы предложить вам за то славное вино, которым вы меня так великодушно угостили.

— Жорж, друг мой, — снова начал Бевиль, — это будет ужасно, если правда все, что он говорит… вечность!

— Трус!

— Ну да, трус… легко сказать! Будешь трусом, когда дело идет о вечных муках!

— Ну, так исповедуйся!

— Пожалуйста, скажи мне: ты уверен, что ада нет?

— Вздор!

— Нет, ответь, вполне ли ты уверен в этом? Дай мне слово, что ада нет!

— Я ни в чем не уверен. Если дьявол существует, мы сейчас увидим, так ли он черен…

— Как? Ты не уверен в этом?

— Говорю тебе: исповедуйся!

— Но ты будешь смеяться надо мною?

Капитан не мог удержаться от улыбки; потом серьезно произнес:

— На твоем месте — я бы исповедался, — это всегда самое верное дело; человек, которому отпустят грехи, которого помажут миром, готов ко всяким случайностям.

— Ну, хорошо, я сделаю так же, как и ты. Сначала ты исповедуйся.

— Нет.

— Ну… Говори, что тебе угодно, а я умру добрым католиком. Ну, отец мой, давайте читать Confiteor[67] и подсказывайте мне, а то я несколько позабыл молитвы.

Пока он исповедывался, капитан Жорж пропустил еще глоток вина, потом положил голову на свое жалкое изголовье и закрыл глаза. Он лежал спокойно около четверти часа. Потом он сжал губы и задрожал, испустив стон, исторгнутый болью. Мержи, думая, что он умирает, громко вскрикнул и приподнял ему голову. Капитан сейчас же снова открыл глаза.

— Опять?! — произнес он, слегка отталкивая брата. — Прошу тебя, Бернар, успокойся!

— Жорж, Жорж! И ты умираешь от моей руки!

— Что же делать? Я не первый из французов, убитый братом… полагаю, что и не последний. Винить в этом я должен только самого себя… Когда брат короля освободил меня из тюрьмы и взял с собою, я дал себе слово не обнажать шпаги… Но когда я узнал, что этот бедняга Безиль подвергся нападению… когда я услышал звук залпов, я захотел поближе посмотреть, в чем дело.

Он опять закрыл глаза и тотчас же, открыв их, сказал Мержи:

— Госпожа де Тюржи поручила передать тебе, что она по-прежнему любит тебя.

Он кротко улыбнулся.

Это были его последние слова. Умер он через четверть часа, по-видимому, без больших страданий. Через несколько минут испустил дух и Бевиль, он умер на руках монаха, который потом уверял, что отчетливо слышал, как в воздухе раздавались радостные клики ангелов, принявших душу этого раскаявшегося грешника, меж тем как из-под земли на это отвечал торжествующий вой дьяволов, уносивших душу капитана Жоржа.

Во всех историях Франции можно прочитать о том, как ла Ну покинув Ла-Рошель, полный отвращения к гражданской войне и мучимый угрызениями совести, не позволявшей ему сражаться против своего короля; как католическая армия принуждена была снять осаду и как заключен был четвертый мир, вскоре после которого последовала смерть Карла IX.

Утешился ли Мержи? Завела ли Диана другого любовника? Предоставляю решить это читателю, который таким образом сможет закончить роман по своему вкусу.

В 1567 году почти во всех южных городах Англии можно было встретить большие колонии французских протестантов. В течение тридцати лет гугеноты подвергались во Франции жестоким преследованиям; многие тысячи их были зверски умерщвлены, и в то же время католиками принимались самые суровые меры, чтобы воспрепятствовать их бегству. Около 50 000 гугенотов успели, однако, бежать за границу, преимущественно в Голландию, Англию и протестантские кантоны Швейцарии. Те из них, которые достигли берегов Англии, терпели страшную нужду и снискивали себе пропитание работою в портах, где высадились, или вблизи их.

Одним из первых эмигрантов в Кентербери был Гаспар Вальян, прибывший туда в числе многих других в 1541 году, с женой и свояченицей. Гугенотов в городе любили и жалели, удивляясь мужеству, с которым они переносили свои невзгоды.

Гаспар Вальян до бегства из Франции был крупным помещиком в Пуату, близ Сивре, и состоял в родстве со многими знатными семействами этой области. Он одним из первых принял реформатство. В течение нескольких лет ему не мешали исповедывать новое вероучение, — первые гонения обрушились на бедных и беззащитных. Но когда все попытки Франциска I уничтожить новую секту не удались, преследования обрушились на всех гугенотов без исключения. Тюрьмы быстро переполнились протестантами, в протестантских городах и селах были поставлены на постой солдаты, издевавшиеся над жителями.