— К чему ты это сделал? — спросил я Круазета; раздражение мое далеко не прошло, при виде этого чудного лица. — Ведь ты мог убить ее!

Должно быть, его нервы были сильно потрясены, потому что я не мог добиться от него толкового ответа. Он только повторял, весь трясясь и ходя взад и вперед по комнате:

— Уйдем отсюда скорее, уйдем из этого ужасного дома!

— С большой охотой!

Теперь дорога была открыта, и мы должны были укорять себя за каждую потерянную минуту.

—: Теперь не время сидеть над больными. Мадам де Паван, — сказал я, обращаясь к ней, — вы знаете дорогу отсюда к вашему дому?

— О, да! — воскликнула она.

— В таком случае тронемся в путь! Ваша сестра уже достаточно оправилась. И не будем терять более времени.

Я ничего не сказал ей об опасности, угрожавшей ее мужу, или что мы подозревали его в измене и вообще, что он был главною причиной ее задержки в этом доме. Я рассчитывал на нее главным образом как на проводника; хотя, исполняя нашу главную задачу, я считал своей обязанностью доставить ее в безопасное место.

Она быстро встала.

— Вы уверены, что мы можем выбраться отсюда?

— Вполне уверен, — отвечал я с решительностью самого Безера. И я был прав. Мы тихо спустились по лестнице, потревожив только одного Мирпуа, который настиг нас у самой выходной двери, когда вы возились с запорами. Он было стал задерживать нас, но я живо укротил его, махнув моим кинжалом перед его глазами. Я заставил его самого открыть нам запоры, и, пригрозил ему, если он будет преследовать нас, и мы друг за другом вышли на улицу. Наконец-то, обдуваемые ночным ветром, мы стояли свободные на улицах Парижа. На колокольне ближайшей церкви пробило два часа и едва мы сделали несколько шагов по грубо вымощенной улице, как те же часы торжественно прозвучали на башне.

Мы шли теперь свободнее и увереннее. И если только Безер не прямо отправился к своей цели, то мы еще могли опередить его. Я шел рядом с мадам д’О. Другие были несколько впереди нас.

По временам нам попадалась масляная лампа, качающаяся посреди узкой улицы, благодаря чему мы могли обойти какую-нибудь падаль или перешагнуть через вонючую лужу. В тех местах, где попадались коптящие лампы, мрак и тишина царила в городе. Но у меня являлось сомнение, чтобы здесь люди спали когда-нибудь, потому что неоднократно нам приходилось уступать дорогу вооруженным группам с факелами. Раз я заметил красный отблеск факелов, отражавшийся в окнах высокого, барского дома, отступавшего в глубь улицы. Свет этот исходил со двора, бывшего перед домом и отгороженного от нас низкой стеною, но до меня доносился оттуда шум голосов и людской топот. В другой раз я видел украдкой приоткрывшиеся ворота, из которых выглянули два вооруженных человека, что напомнило мне обстановку нашего первого появления в доме Безера, два часа тому назад. Неоднократно, при повороте в какой-нибудь тайный узкий переулок, я замечал неподвижно стоявшие группы людей. Надо всем носилась какая-то тайна в этом мраке, чувствовалось приготовление к чему-то ужасному, наводившее на меня трепет.

Но я ничего не говорил, и мадам д’О также хранила молчание. Как провинциал, я старался объяснить себе это движение в неурочные ночные часы моим незнанием городской жизни; тем более, что все это не вызывало никаких замечаний с ее стороны. Я старался уверить себя, подавляя впечатление момента, что все это нормально и не предвещает ничего дурного. Кроме того, я был занят мыслью, как мне держать себя с Паваном, в каких выражениях я предупрежу его о грозившей ему опасности, бросив в то же время ему в лицо обвинение в предательстве.

Мы быстро прошли таким образом, в полном молчании, кроме неизбежных восклицаний при встретившемся каком-нибудь препятствии, — с четверть мили, когда моя спутница свернула в узенькую улицу и замедлив свои шаги, показала движением руки, что мы дошли. Она указала дверь, над которою висела лампа, освещавшая также полуоткрытую калитку рядом с ней. Мы теперь были совсем близко к другим, шедшим впереди нас. Я видел, как Круазет нагнулся, чтобы войти в калитку, и моментально отпрянул назад. Что это означало?

Первою моей мыслью было, что мы опоздали, что Видам опередил нас.

Между тем все было тихо. Через момент я вздохнул свободнее. Я увидел, что Круазет отступил назад только, чтобы пропустить кого-то, идущего ему навстречу, — это был монах. Вслед за его выходом, он проскользнул в калитку и за ним последовали другие; при чем монах не обратил на них никакого внимания.

Я только что хотел войти за ними, когда почувствовал, что мадам д’О сжала мою руку и потом отошла от меня. Поняв это так, чтобы я подождал ее, я посмотрел на монаха, уловив его взгляд в то время, как глаза их встретились. Его лицо было бледно и на нем было почти нечеловеческое выражение ярости и бессильной злобы. Он схватил ее за руку и грубо оттащил на несколько шагов в сторону; но до меня долетали слова их разговора.

— Его нет здесь! — прошипел он. — Понимаете? Вечером он переехал на другую сторону реки, в Сент-Жермен, в поисках ее. И он не вернулся! Он на той стороне, и полночь пробило уже более часа тому назад!

Она оставалась несколько моментов безмолвная, без движения, — как будто ее поразил удар. Случилось что-то важное. Я видел это.

— Он не может переехать теперь? — сказала она немного погодя. — Ворота…

— Закрыты! — отвечал он. — Ключи от них в Лувре.

— А лодки на этой стороне?

— Все до последней! — отвечал он, ударив в ярости кулаком одной руки по ладони другой. — Никто не может переехать сюда, пока все не кончено.

— А в Сент-Жерменском предместья? — спросила она вполголоса.

— Там ничего не будет. Ничего!

Я охотнее оставил бы их вдвоем и вошел прямо в дом; я сгорал от нетерпения скорее достигнуть цели нашей дальней поездки; кроме того, мне совсем не нравился монах и у меня не было никакого желания подслушивать их разговор. Но до того был поражен его гневом и грубым обращением с мадам д’О, что не решался оставить ее, пока она сама меня не отпустит. Поэтому я ждал терпеливо у двери, чувствуя себя крайне неловко, пока они продолжали вполголоса разговор; я был чрезвычайно рад, когда он, наконец, кончился и она вернулась ко мне. Я предложил ей свою руку, чтобы пособить переступить через порог калитки. Она оперлась, но продолжала стоять на месте.

— Месье де Кайлю, — начала она и остановилась. Естественно, при этом я взглянул на нее и глаза наши встретились.

Ее чудные карие глаза, блестевшие при свете лампы, которая висела над нами, пристально смотрели на меня. Уста ее были полуоткрыты и золотистый локон выбился из-под капюшона.

— Месье де Кайлю, согласны вы оказать мне одну услугу, — продолжала она, — которой я никогда не позабуду?

— Клянусь, — произнес я с горячностью, сознавая всю торжественность случая. — Клянусь вам, что через десять минут, как только я исполню некоторое начатое дело, я посвящу вам всю мою жизнь. Но сейчас…

— Но сейчас? Мне именно нужно сейчас, рассудительный юноша.

— Я должен увидеть месье де Павана. Я дал слово, — воскликнул я.

Я чувствовал, что она смотрела на меня с сомнением, даже с подозрительностью.

— Как так? — спросила она с видимым изумлением. — Вы только что доставили домой его жену, перепугав меня при этом чуть не до смерти; чего же вам еще нужно, храбрый странствующий рыцарь?

— Я должен видеть его, — отвечал я с твердостью. Я готов был рассказать ей все, но близко стоявший к нам монах мог расслышать мои слова; а я составил себе слишком неблагоприятное понятие о нем, чтобы решиться на это.

— Вам нужно видеть месье де Павана? — повторила она, пристально вглядываясь в меня.

— Это необходимо, — отвечал я решительно.

— В таком случае вы его увидите. Я именно хочу пособить вам в этом! — воскликнула она. — Его нет здесь теперь, вот в чем дело. Он оставил свой дом вечером в поисках за женой и, по словам монаха, переправился на другую сторону реки, в Сент-Жерменское предместье. Между тем необходимо, чтобы к рассвету он был здесь, понимаете ли… к рассвету.