За этим слабым оплотом, спинами к двери, которая, по-видимому, вела во внутренние комнаты, стояли Мари с Круазетом, бледные и готовые к борьбе. У первого в руках была длинная пика, Круазет уставил на спинке стула аркебуз с раструбом и раздувал фитиль, в то время, как я вбежал. У каждого, кроме того, было по шпаге. Я быстро проскочил в маленькое отверстие, нарочно оставленное для меня в баррикаде, и занял свое место.

— Все хорошо? — проговорил Круазет, беспокойно взглянув на меня.

— Кажется, — ответил, задыхаясь.

— Ты не ранен?

— Даже не задет!

Я только что успел обнажить шпагу, когда ворвались с дюжину негодяев, — оборванные, запыхавшиеся, с красными лицами и выпученными жадными глазами. Попав Сюда, они сразу остановились. Их дикие крики смолкли и, наталкиваясь друг на друга с проклятиями, они остановились в удивлении, видимо, не ожидая такого неприятного сюрприза. Предводителем их был мясник с большою секирою на обнаженном плече; но между ними были также два или три солдата в королевской форме и с большими пиками. Они искали только жертв и, не встретив никакого сопротивления у ворот, передовые из них остановились в нерешительности при виде направленного на них дула и зажженного фитиля.

Я воспользовался случаем. Остановка эта была нашим единственным шансом; я вскочил на стул и замахал рукою в знак молчания. Инстинкт повиновения оказал на момент свое действие, и в комнате водворилась тишина.

— Берегитесь! — воскликнул я, как только мог громче и твердым голосом, хотя сердце мое сжималось при взгляде на эти зверские лица, смотревшие на меня и в то же время избегавшие моих взглядов. — Берегитесь, что вы делаете! Мы такие же католики, как и вы, и добрые сыны церкви. Мы верные подданные! Да здравствует король, господа! Боже, храни короля! — И при этом я ударил шпагой по баррикаде, так что сталь зазвенела.

— Боже, храни короля!

— Кричи: «Да здравствует месса!» — раздался голос из толпы.

— Конечно, господа! — отвечал я с вежливостью. — От всего моего сердца. Да здравствует месса! Да здравствует месса!

Это поставило мясника, к счастию еще трезвого, в неожиданное затруднение. Он не предвидел ничего подобного и выпучил на нас глаза с таким изумлением, как будто бык, которого он только что собирался ударить обухом по голове, вдруг открыл рот и заговорил.

Позже оказалось, что в числе убитых толпою было и несколько католиков; но как обнаружилось впоследствии, причиною их смерти была личная месть. За исключением этих случаев, крик «Да здравствует месса!» — обыкновенно вынуждал к пощаде, особенно в начале утра, когда толпа еще не вполне сознавала представленное ей право убийства и люди еще не совсем опьянели от пролитой крови.

Я заметил колебания в шайке и, когда один спросил, кто мы такие, я отвечал смело:

— Я Ан де Кайлю, племянник виконта де Кайлю, королевского губернатора Баионы и Ландов! А они — мои братья. Вы ответите, господа, если прикоснетесь к нам. Виконт жестоко отомстит за малейшее насилие над нами.

Закрыв глаза, я до сих пор вижу то глупое изумление, то приниженное зверство, которое выразилось на этих лицах. Как ни были грубы и тупы эти люди, слова мои произвели на них впечатление; они уже колебались и настроение поворачивало в нашу пользу, когда кто-то закричал сзади:

— Проклятые щенки! Выбросьте их за окошко!

Я быстро взглянул по направлению, откуда слышался голос, — в самом темном углу комнаты, близ закрытого ставней окна. Я мог только различить худощавую фигуру в длинном плаще и в маске, — по виду напоминающую женщину, — и около нее двух здоровенных парней, которые держались в стороне от других.

Говоривший был смелее других, находясь в самом конце комнаты; между тем передовые обнаружили меньше решимости. Нас было только трое и, конечно, мы были бы смяты при первом их натиске вместе с нашею баррикадой; но все же с нами нужно было считаться. Аркебуз Круазета, с его горевшим фитилем, заряженный несколькими кусками свинца, весьма серьезное оружие на расстоянии пяти шагов и, разбрасывая свой заряд, мог нанести весьма тяжелые раны. Многие из присутствующих, и особенно их предводители, сознавали это очень хорошо. Дело не обошлось бы без убитых между нападающими, и такая перспектива, в виду ожидаемого грабежа, была для них не особенно приятна. Кроме того большинство между ними все-таки помнило, что оставалось множество гугенотов, которых можно было безнаказанно убивать и грабить; к чему же резать горло католикам да еще попасть из-за этого в беду.

К нашему несчастью, в самый момент кризиса тот же голос из угла напомнил их главную цель, закричав:

— Паван! Где Паван?

— А! — подхватил мясник, плюнув при этом на руки и ухватив покрепче свою секиру. — Подавайте сюда эту собаку, еретика и тогда убирайтесь! Ведите нас к нему!

— Паван? — отвечал я спокойно, но при этом не мог оторвать глаз от сверкающего, острого лезвия топора в его руках. — Его нет здесь!

— Это ложь! Он прячется в комнате позади вас! — воскликнул тот же голос, — выдайте его.

— Да, выдайте его! — повторил человек с секирой, почти добродушным тоном, — или вам плохо будет. Пустите нас к нему и убирайтесь.

В толпе слышалось ворчание и крики:

— Смерть гугенотам! Да здравствует Лорен! — показывавшие, что не все одобряли сделанное нам снисхождение.

— Берегитесь, господа, берегитесь, — продолжал я настаивать, — я клянусь, что его нет здесь! Я клянусь в этом, слышите ли?

Рев нетерпения и движение в толпе, как будто они уже собирались броситься на нас, заставили меня прекратить дальнейшие переговоры.

— Стойте! Стойте! — закричал я. — Одну минуту! Выслушайте меня! Вас слишком много для нас. Поклянитесь, что вы отпустите нас, если мы дадим вам дорогу!

С дюжину голосов отвечали согласием. Но я смотрел только на мясника; он казался мне лучше других.

— Я, я клянусь! — закричал он.

— Мессой?

— Мессой.

Я дернул за рукав Круазета и в тот же момент он сорвал горевший фитиль и бросил свое тяжелое ружье на пол.

Толпа бросилась через нашу баррикаду, ломая составлявшую ее мебель, а мы отпрянули в сторону и быстро друг за другом проскользнули через нее. В то время, как мы поспешно переходили к другому концу комнаты, никто, по-видимому, не обращал на нас внимание. Все были заняты одною мыслью — добраться скорее до своей жертвы. Мы были уже у выхода, в то время, как раздался первый удар мясника в дверь. Мы летели стремглав вниз по лестнице, объятые паническим страхом (что скрывать это) и услышали рев толпы в то время как были уже у выходной двери; но мы не оглянулись и не останавливались ни на одно мгновение. Через несколько секунд мы уже перескочили через поваленные ворота и были на улице. Какой-то калека, две или три собаки, несколько женщин, боязливо, но с любопытством, заглядывавших во внутрь, привязанная к столбу лошадь, — вот все, что мы видели. Никто не останавливал нас и через минуту мы уже повернули за угол и потеряли дом из виду.

— Теперь они будут верить слову благородного человека, — сказал я с улыбкой, вкладывая в ножны шпагу.

— Я желал бы взглянуть на нее в этот момент, — отвечал Круазет. — Ты видел мадам д’О?

Я покачал головою, не отвечая на вопрос. Я не был уверен в этом и воспоминание о ней приводило меня в ужас. Неужели я видел ее… это было нечто чудовищное, противоестественное! Ее родная сестра! Ее зять!

Я поспешил переменить разговор.

— Паваны, — начал я, — имели пять минут времени.

— Больше, — отвечал Круазет, — если только они тотчас же выбрались из дома. Если с ними ничего не случилось и никто не задержал их, то они должны быть теперь уже у Марпуа. Они были уверены, что он впустит их к себе.

— О! — воскликнул я со вздохом, — как глупо было с нашей стороны увести оттуда мадам де Паван! Не вмешайся мы в ее дела, мы давно уже были бы с Луи, с нашим Луи, я хочу сказать.

— Правда, — отвечал тихим голосом Круазет, — но тогда нам не удалось бы спасти другого Луи, в чем, я думаю, мы успели. Он до сих пор находился бы в руках Паллавичини. Вот что Ан, будем думать, что все вышло к лучшему, — при этих словах уверенная отвага блеснула в его глазах и мне стало стыдно. — Скорей на помощь! Бог пособит нам подоспеть вовремя!