Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Мы-то радовались, что отделались без подобных бесед. И как был выбран момент: в тюрьме-то я был ко всему готов, а тут — расслабился, возликовал и — как серпом по одному месту! Потом выяснилось, что только я один был удостоен такого звонка.
Поражала и отточенная техника Карпова. Каждое лыко было в строку, каждое слово — рассчитано. На вопрос, когда бы я мог встретиться с ним, я ответил, что только приехал из тюрьмы, из Волоколамска («Ах!» — издал он звук. Он, видите ли, ничего об этом не знал), и должен прийти в себя.
— И сколько времени Вам надо, чтобы «прийти в себя»? — спросил он с тонкой иронией. Не помню, что я ответил, и Карпов предложил встретиться на другой день. Но это было воскресенье! Я указал ему на это. Карпов ответил, что для него это не имеет значения. И у меня похолодело в животе от этой спешки, которая говорила о серьезности моего дела. Я попросил номер его телефона, чтобы позвонить ему, но Карпов воскликнул, зачем мне беспокоиться, он сам мне позвонит. На прощание небрежно бросил, что он надеется, что эти переговоры останутся между нами.
Я кинулся советоваться с диссидентами. Мне сказали, что Карпов — это очень серьезно, что он не ведет мелких дел, что все, кем он занимался, «садились». В частности, он вел дело «самолетчиков» и Якира с Красиным. Неприятно поразила меня история, как Карпов подготовил Красина к «расколу». Карпов сказал ему, что он скоро получит разрешение на эмиграцию, и Красин разрешение действительно получил, и — был взят, арестован тепленьким перед посадкой в самолет!
Одни ветераны советовали мне идти к Карпову: ведь от него же зависит твоя виза. Другие — ходить не советовали: он очень опасен, он переиграет тебя. Я решил дать факту интереса ко мне со стороны Карпова максимальную огласку, видя в этом шанс для себя. Я стал звонить всем моим знакомым «коррам» и рассказывать о Карпове. Рассказывал об этом и звонившим мне время от времени из США и Израиля активистам организаций, помогавшим советским евреям.
Советовался с Сахаровым. Он подтвердил все, что я уже узнал о Карпове, и посоветовал мне готовиться к самому худшему развитию событий, а также рекомендовал поговорить с Шихановичем, которого он очень уважал и у которого был большой опыт общения с чекистами. И Юра Ших, как называли его среди диссидентов, дал мне, возможно, спасительный совет: ни в коем случае «не играть в его (Карпова) игру», не ходить к нему и даже по телефону ни о чем с ним не разговаривать по существу дела. «Если он захочет, он тебя достанет! Но ему почему-то нужно, чтобы ты сам к нему пришел. Не облегчай ему работу! Скажи, что на предмет выезда ты готов говорить лишь с ОВИРом и не намерен вести никаких конфиденциальных переговоров с КГБ».
Когда я сказал Карпову то, что посоветовал мне Шиханович, он удивился: ни на каком конфидансе он не настаивает, просто он уверен, что я сам не захочу распространяться о нашей беседе...
Очень неприятная угроза! Может быть, мелькнула мысль, он узнал о моем сотрудничестве в прошлом с МГБ и хочет меня этим шантажировать?
Еще три раза звонил он мне в самое неожиданное время. И каждый раз, когда я слышал в трубке его голос, холод разливался у меня в груди. Но когда звонил кто-нибудь из моих знакомых, я так радостно приветствовал звонившего, что чувствовал удивление на другом конце провода.
Встретиться с Карповым я упорно отказывался. И в те дни я впервые узнал настоящий страх. До самого отъезда каждый день я «ждал Карпова»: какого-либо вторжения КГБ, провокации, ареста. Только после 10 часов вечера, когда сотрудники КГБ по какому-то неписаному правилу прекращали до утра свою активную деятельность, я несколько оживал.
Люди, жившие в ту эпоху, помнят, какой леденящий ужас наводило ведомство КГБ и его люди. Как и Гестапо в Германии. Все понимали, что люди из КГБ могут сделать с тобой все, что им вздумается. Этот ужас тянулся от массовых арестов, пыток и расстрелов 37-го года.
Я обратил однажды внимание на то, что тротуары возле лубянского управления КГБ всегда были пусты, в то время, как тротуары напротив – переполнены народом. Пешеходы старались держаться подальше от этого здания! Тоже самое можно было наблюдать и около домов ЦК на Старой площади. Когда я, участвуя в голодовке «за Маркмана», переходил улицу к зданию ЦК, чтобы войти в приемную ЦК, я ощущал словно бы уплотнение воздуха, энергетический барьер – барьер страха! который надо было силой преодолевать. А как страшно было, когда ты чувствовал, что за тобой идут! Страх, близкий к панике. Одного нашего товарища, которого сотрудники КГБ в штатском «вели» по городу до самого дома, стало рвать, когда он зашел в свою квартиру. А когда меня однажды допрашивали два сотрудника «органов» с липкими глазами преступников, я в какое-то мгновение не смог совладать с собой и лязгнул зубами от страха, ужасно испугавшись, не заметили ли этого мои «собеседники».
И мы постоянно жались друг к другу, чтобы ослабить тиски страха. Процветали и беспорядочные сексуальные отношения. Над всеми висела секира КГБ, и люди спешили жить, как могли.
Сейчас, вспоминая то время, я с трудом понимаю, как я мог решиться вступить в войну с властью, с КГБ.
В эмиграции знаменитый бывший разведчик КГБ Хохлов (тот, который по приказу Хрущева должен был в Западной Германии убить одного из руководителей НТС, чем-то неугодного Москве, но сдался американцам) прояснил мне «игру» Карпова: он, видимо, хотел попробовать завербовать меня перед выездом и в любом случае — скомпрометировать добровольной беседой с ним, посещением КГБ.
Так подробно я рассказал о Карпове по той причине, что он оказался сложной, крупной (по роли) фигурой и его деятельность причудливо переплелась с линией моей жизни. Мне везло на такие переплетения.
Так вот, в перестройку в «Огоньке» появилась статья некоего пенсионера, отставного полковника КГБ Ярослава Карповича. Да, моего «генерала Карпова»! Звание себе он повышал, очевидно, для устрашения диссидентов. В статье он разыгрывал из себя раскаявшегося человека, уверял, что всегда относился с симпатией к диссидентам и, ведя их дела, старался им помочь. И самое интересное, рассказал в «Огоньке» и в «Литгазете», что в 70-е годы он был представителем НТС в СССР и даже был членом «Руководящего круга» (руководства) этой одиозной «антисоветской организации».[18]
Вожди НТС его вербовали, но вступил он в НТС по указанию своего начальства. Сообщения о своей деятельности для НТС и о руководителях этой организации он готовил для самого Андропова!
Потом по телевидению я видел документальный сюжет о встрече в Москве на Лубянской площади возле «соловецкого камня» (памятника жертвам политических репрессий) двух друзей: одного из лидеров НТС, Артемова, и «моего» Карпова-Карповича, которые вспоминали, как они «боролись» друг с другом. Ну, а члены НТС были в эмиграции моими свирепыми врагами и выпили достаточно моей крови. В особо критические периоды моей с НТС войны его руководители наверняка совещались с Карповичем обо мне. И когда он звонил мне в Москве, он уже был членом высшего руководства НТС. Вот как переплелось!
Осенью 1972 года я попытался избавиться от советского гражданства. Послал соответствующее заявление в Верховный Совет, но получил отказ.
И еще той осенью арестовали Юру Шихановича, глубоко уважаемого мной человека. Арестовали его через несколько часов после того, как мы с ним виделись. «Что-то я сегодня заметил за собою «хвост». К чему бы это?» — сказал он при встрече.
Через несколько часов мне позвонил уже известный читателю Володя Гершович и сообщил, что Ших арестован и у него идет обыск. «Ты куда пропал?» — спросил он, не слыша моего голоса. А у меня голос отнялся. Я понимал, что Шиха арестовали «всерьез и надолго», может быть, навсегда! Так воспринимались тогда аресты. Но я не решился поехать к нему на обыск, как то полагалось для друзей, потому что боялся встретить там Карпова, и помнил, что дал Шихановичу на сохранение мои бумаги, которые теперь должны были оказаться в руках коллег Карпова. Об этом тяжело вспоминать.
