Мы в Советском Союзе сочувствуем борьбе западных демократов, но одновременно с этим мы часто и проклинаем вас, товарищи западные демократы, за ваше непонимание чудовищности нашего режима. Вы боретесь за права негров, а мы мечтали бы быть на их месте!.. Вы боретесь за невмешательство ваших стран в чужие дела и ходите на свободе, а наши люди сидят в сумасшедших домах лишь за самую мирную попытку протестовать против оккупации Чехословакии. У вас издаются просоветские, коммунистические газеты, а у нас без суда людей сажают в тюрьму за самостоятельное изучение Ленина, как это было в Московском университете!..
В 1917-м году мой отец, вернувшись из Америки в Россию, в Октябрьские дни удостоился чести вручить, по поручению Военно-Революционного комитета большевиков, ультиматум о капитуляции командованию «белых» в Москве. А я живу мечтой дожить до того дня, когда мне или моим единомышленникам предстанет великая честь вручить ультиматум о капитуляции «красным» — красным от крови замученных ими людей».
Таково было настроение, таков накал.
Время размылось в моей памяти. Мне кажется, что я очень долго готовился к бегству, а когда сопоставляешь даты, то выходит, что всего около года. Видимо, время для меня тогда очень уплотнилось.
Бежать я решил из южного Азербайджана в Иран по Каспийскому морю. Из Ирана, как я уже говорил, я думал пробиваться в Англию.
С приближением дня отъезда в Азербайджан в груди разрастался холод страха. И очень жалко было родителей, мучительно было смотреть им в глаза. Жене было легче: ее родители жили тогда в Праге. (Ее отец, напомню, руководил Международным объединением журналистов.) Очень тяжело было прощаться (про себя!) и со старшим сыном, с которым мы тогда хорошо дружили. Грустно было и расставаться с друзьями. Ну и конечно, ужас брал перед неизвестностью, ждавшей нас впереди. И в море, и за границей в Иране, хотя я знал, что Иран не выдавал простых перебежчиков. Но труднее всего было приучить себя к мысли, что возвращения быть не может, не будет. Я продал в букинистический магазин свою небольшую, но дорогую мне библиотеку. Ведь она мне уже не понадобится — возвращения не будет!
Все свои бумаги и предметы, которые я брал в лодку и которые могли выдать истинные наши намерения в случае столкновения с пограничниками, я поместил в полиэтиленовые мешки, чтобы можно было быстро выбросить их в море. Мы, разумеется, намеревались в этом случае говорить, что просто заблудились.
Когда мы прибыли в намеченный пункт — Аляты-Пристань, последний перед запретной пограничной зоной поселок, нас охватил, что называется, тихий ужас. Это был нищий и дикий край. Примитивные жилища с земляными полами и полное отсутствие какого-либо туризма. Мы были там как белые вороны, и местные жители пялили на нас глаза. К счастью, в поселке оказалось несколько русских, «европейских» (!) домов, и в одном из них нам сдали комнату. И стоял этот дом на самом берегу залива! От хозяев мы вскоре узнали, что в открытом море все время штормит и «крейсер», как они говорили, дежурит.
Но мы собрали лодку — мы же туристы, отдыхающие, и надо отдыхать! Стали плавать по заливу, и когда подошли к выходу из залива, увидели, что дело наше, действительно, плохо: в море катили свирепые волны и вдали маячил какой-то военный по профилю кораблик — «крейсер». От наших хозяев я узнал, что спокойных дней на Каспийском море почти не бывает. Позже я прочел, что это море — одно из самых неспокойных из окружающих Советский Союз морей и что в нем очень жесткая, тесная волна. Ведь Каспий — большое озеро.
Несколько дней мы плавали по заливу, подходили к открытой воде и возвращались. Волны не уменьшались. Не помню, в какой из дней мы разобрали лодку, упаковали вещи и отправились в обратный путь. Настроение было хуже некуда! На аэродроме в Баку у меня начались вдруг странные острые боли в животе. Потом выяснилось, что это язва! Такой силы был стресс от неудачи, от того, что все-таки пришлось возвращаться и что попытка оказалась позорно непродуманной.
В Москве, придя в себя, я решил повторить попытку на следующее лето, в 1970 году. На этот раз — с побережья у эстонского города Пярну в Рижском заливе. Плыть собрался к шведскому острову Готланд. Путь до него был большой (много больше, чем от Аляты-Пристани до иранской территории), и я решил обзавестись мотором, чтобы идти на нем большую часть пути. Лишь охраняемый выход из залива намеревался пройти ночью на парусе и веслах. На этот раз я уже заранее выяснил, что в июле Балтийское море обычно спокойно.
Смастерил из брезентового мешка и волейбольных камер поплавок для устойчивости, который крепил сбоку лодки на дубовых рейках. Получилось что-то вроде пироги или катамарана. Купил мотор. Все это, конечно, требовало больших усилий, денег. Но мотор в первую же тренировку заглох, и навсегда! В мастерской мне сказали, что чинить эти моторы невозможно: они, как правило, делаются из бракованных деталей.
Я поехал на завод, располагавшийся, к счастью, под Москвой. Завод авиационных, заметьте, моторов! Лодочные моторы были ширпотребовским приложением к основному производству. Предъявил мотор и сохранившееся у меня удостоверение журналиста «Литературной газеты», плюс старую справку об экспедиции из Географического общества. На заводе засуетились и сменили все бракованные детали на хорошие и при мне провели и специальные испытания мотора. Работал как часы!
Интересно, что в этот момент вновь возник «разнообразный» Жора Владимов. Я как-то приехал к нему домой и через приоткрытую дверь его кабинета увидел... разобранный лодочный мотор! Читатель помнит, что именно Владимов в 1956 году (после подавления венгерской революции и сворачивания «оттепели») заронил во мне мысль, что «впору и лодку готовить».
На столе я заметил также пачку журналов «Катера и яхты». Поинтересовался: новое увлечение? Жора кивнул и стал распространяться о том, что теперь это, мол, остался единственный антисоветский журнал. Цензура на него внимания не обращает, и там в редколлегии собрались отпетые «ревизионисты» (тоже модное было слово в эпоху «нормализации», как сейчас «террористы»). В журнале этом под видом описания путешествий на катерах и яхтах такую крамолу загибают! — объяснял мне Жора. Живописуют наши ужасы, если описывается путешествие в «лагере социализма», или — западные красоты, если рассказ идет о путешествиях за рубежом. И между делом, усмехнулся Жора, даются советы, как безопаснее за бугор уплыть! В косвенной, конечно, форме.
Я спрятал свои загоревшиеся глаза и этак нейтрально попросил у Жоры парочку журналов почитать. И действительно наткнулся на очень важную информацию. В одном из журналов сообщалось, что для предотвращения ночью или в тумане столкновения маленьких, низко сидящих в воде яхт или лодок с кораблем или катером надо укрепить на мачте вашей лодки, на высоте не менее, кажется, двух метров круглый жестяной диск диаметром в полметра, точно уже не помню. В этом случае радар корабля заметит этот диск и вашу лодку!
Эта информация очень приободрила меня, и, как понимает читатель, я не кинулся мастерить такой диск. Нашел я там и еще ряд полезных советов.
Сейчас я не могу понять, почему я так и не спросил Владимова, когда встретился с ним уже в эмиграции, хотел ли он бежать на лодке и пытался ли? Как не спросил и о том, какова была судьба его антисоветской партии, в которую он, как помнит читатель, приглашал меня вступить где-то в конце 50-х годов. В эмиграции мы с ним вскоре резко разошлись и перестали общаться. Владимов приехал в эмиграцию национал-патриотом и пошел в НТС, стал редактором журнала НТС «Грани».
Однако новую попытку побега мне пришлось перенести еще на целый год, так как 1 марта 1970 года на 85-м году жизни скончался мой отец, и я не мог в тот год оставить мать. Тем более что она перенесла тяжелейшую операцию желудка. Его вырезали целиком: он был съеден язвой, которую врачи кремлевской больницы не могли обнаружить на протяжении многих лет все усиливающейся болезни. Отец умер от переживаний за мать — на другой день после операции. Когда мать положили на операцию, то в больницу взяли и отца, на случай какого-либо кризиса из-за волнения. Кремлевская все-таки была больница, гуманная! Но кризис у него тем не менее случился — удар, видимо, инсульт. Он впал в кому и не вышел из нее.
