Литвинов прекрасно знал (я посылал ему все документы), что пассаж о «Свободе» был включен в мою статью редакцией «Нэйшн», и что журнал этот никаким «крайне левым» не был. Достаточно сказать, что он сотрудничал с Клайборном Пеллом и демократической партией! Впрочем, в русской эмиграции крайне левыми считались все издания (и люди), за исключением крайне правых!
Двадцать четвертого октября 1986 года было получено, наконец, из суда письменное обоснование решения по моему делу. Вот главная часть этого текста.
«Выписка из обоснования судебного решения по делу Вадима Белоцерковского 24.10.86.
Увольнение ответчицей [Радио Свобода] 15.5.85 нарушает параграф 1 КСхЗ и не имеет вследствие этого законной силы.
Когда ответчица аргументирует это увольнение тем, что истец [Белоцерковский] в своем ответе от 11.4. 85 на выговор от 22. 3.85 заявил, что он и в будущем не будет соблюдать нормы тарифного договора, то суд никоим образом не может соглашаться с подобной аргументацией. В письме истца от 11.4.85 прозвучало сомнение в законности существования пункта 5 в тарифном договоре. Однако, он не пошел дальше в этом вопросе. Он разъяснил, что не считал для себя необходимым получение разрешения у ответчицы для публицистической деятельности в случаях, когда речь идет о протесте против демонстрации человеконенавистничества, в частности, против пропаганды и разжигания расовой и национальной ненависти. ...
Такое поведение, объявленное истцом, не может вызывать абсолютно никаких возражений.
Истец разъяснил, что и впредь, когда в передачах ответчицы будут вновь содержаться нарушения, карающиеся законом, — то он, после исчерпания всех внутрипроизводственных возможностей для протеста, вновь обратится с критикой вовне в форме публикаций. И это законно. ...
В письме от 11.4.85 истец совершенно четко обвиняет ответчицу в том, что упомянутая в статье в «Нэйшн» радиопередача ответчицы (по отрывку из романа Солженицына «Август четырнадцатого») является демонстрацией человеконенавистничества и пропагандой национальной ненависти, но ответчица ни разу никаким образом не смогла доказать, что эта критика и обвинение не соответствовали действительности или хватали через край».
По-моему, замечательный документ. Будут ли когда-нибудь в России появляться подобные судебные заключения в подобных ситуациях?
Немецкий рабочий суд, защитив меня от «приговора» к пожизненной нищете, одновременно дал щелчок по носу американской администрации РСЕ/РС, которая ранее добровольно не хотела меня восстановить на работе. Немецкий судья показал ей, что это такое — демократический правопорядок и что является пропагандой национальной ненависти!
Через 15 лет Солженицын в мемуарах «Угодило зернышко промеж двух жерновов» много места уделил истории с моим протестом против эссе Лосева, вслед за Кублановским квалифицировав протест как донос. Для того чтобы придать этому обвинению хоть какую-то достоверность, Солженицын умолчал о том, что протест был направлен в американский Сенат (т. е. был «доносом» на президента США, поставившего черного реакционера во главе BIB) и что я был уволен за это, и о решении немецкого суда. Через 10 лет после падения режима «коммунистической лжи» он полностью повторяет ложь (через умолчание) советской прессы, которая точно так же умалчивала о всех невыгодных ей обстоятельствах моего дела. Я уж не говорю о том, какая это вообще наглая демагогия — называть доносом открытое выражение сотрудником мнения о поступившем в редакцию материале. Я направил тогда в «Новый мир» ответ Солженицыну, но главный редактор журнала Андрей Василевский отказался его опубликовать, прикрыв свой отказ неприемлемыми для меня цензурными требованиями к тексту ответа. В частности, он потребовал убрать фразу об антисемитизме Солженицына «нацистского толка». Я, разумеется, иного и не ждал.
Злобная компания эмигрантской прессы по моему делу, сознаюсь, потрясла меня, хотя, казалось бы, я должен был этого ожидать. Конечно, иных авторов статей и редакторов дергали за ниточку, точнее — за леску, лубянские рыбаки, но не все же висели на крючках! И что я сделал всем этим людям плохого?! Поражало, что большинство новых эмигрантов (не поддержавших меня или нападавших на меня) были лишены элементарного человеческого сочувствия: ведь кроме всего прочего, увольнение в моем положении означало обреченность на нищету. Уж не говоря о том, что уволен я был за чисто правозащитное и антифашистское действие, а ведь многие из чернивших меня были евреями!
«Что я сделал этим людям плохого?!» Но ведь я знаю ответ: привлек к себе внимание западного общества! У французов есть поговорка: «Ищите женщину!» (за любым преступлением или скандалом), а в среде российской интеллигенции в подобных случаях надо искать зависть!
Зависть, скажете вы, свойственна всем людям. Безусловно! Но когда у людей есть еще и заинтересованность в общем деле, и способность к сочувствию, сопереживанию, зависть подавляется! Теперь я, например, понимаю, что не только из холуйства или трусости подписывали в советское время академики письма против Сахарова (и не подписывали в его защиту), но и из зависти к его всемирной известности. После эмиграции, к примеру, я наткнулся в одной из статей академика Никиты Моисеева на объяснение, почему он не выступал в защиту Сахарова, и за туманным объяснением, пропитанным неприязнью к Сахарову, отчетливо увидел все ту же зависть. Ну и вспомним чеканную формулу Карла ван хет Реве: «В русской эмиграции чей-то малейший успех воспринимается всеми как личное оскорбление!».
Десятого ноября 1986 года, вскоре после получения обоснования судебного решения о незаконности моего увольнения, я был восстановлен на работе. Но я еще отгулял положенный мне за время увольнения отпуск в полтора месяца. Не столько отгулял, сколько, конечно, отработал за своим столом. Как раз дописал мемуарную книгу по заказу Вольфганга Леонгарда.
Мой отпуск заканчивался 30 декабря, но 23 декабря я зачем-то зашел на станцию, и один мой коллега, нормальный, хороший человек, сказал мне: «Вадим, возвращайся на работу: Сахарова сегодня освободили из ссылки!». На другой день я приступил к работе.
А теперь коснусь обещанной темы — о личности некоего Литвиненко, угрожавшего мне по телефону, что меня может постигнуть судьба Олега Туманова.
В 2001 году, как я уже упоминал, на Западе вышла книга бывшего сотрудника ФСБ Александра Литвиненко о том, что взрывы в Москве и Волгодонске в 1999 году были организованы ФСБ. Совпадение фамилий человека, звонившего мне якобы из Мюнстера, и автора книги о взрывах можно было бы считать случайным, если бы не фамилия его соавтора: Юрия Фельштинского!
Интересное получается кино: тогда они оба работали по моему делу, может быть, независимо друг от друга, а может, и согласованно, и сейчас опять в паре работают! Случайность такого совпадения представляется мне маловероятной.
Какова моя версия? Я думаю, предполагаю, что А. Литвиненко, оказавшись на Западе из-за своего конфликта с ФСБ (после его заявления, что ФСБ поручало ему убить Бориса Березовского) и решившись под влиянием того же Березовского разоблачить официальную версию о чеченском следе во взрывах домов, пригласил в соавторы как литературного обработчика Юрия Фельштинского, уже знакомого ему по «работе» в 80-е годы, в том числе и против меня!
Литвиненеко мог только сейчас познакомиться с Фельштинским? Может быть, но Фельштинский живет в Америке, а Литвиненко — в Англии, и там тоже российских журналистов хватает. Почему Литвиненко назвал мне свою фамилию, а не псевдоним? Это вопрос, но черт их там знает в КГБ! Был тогда Литвиненко еще молодым, начинающим, рядовым агентом и, может быть, не нашел необходимым скрывать свою фамилию. А может быть «Литвиненко» — это и есть его чекистский псевдоним, который он почему-либо решил сохранить? Занятная история, не правда ли?
При этом, повторю, я ни в коем случае не ставлю под сомнение версию о взрывах, содержащуюся в книге Литвиненко — Фельштинского. Попытка взрыва дома в Рязани агентами ФСБ в сентябре 99-го года (а то, что это была именно попытка взрыва, не вызывает никакого сомнения) является и косвенным доказательством того, что дома в Москве и Волгодонске тоже были взорваны по заказу ФСБ. Уж слишком дико было бы предположить, что эти дома взрывали чеченцы, а в Рязани ФСБ решило продолжить их дело! Я писал об этом в «Новой газете» задолго до Литвиненко и Фельштинского — 31 марта 2000 года.
