Я боялся, что Тутанхамон мертв, однако он медленно поднял руки, в ужасе и отвращении, не желая прикасаться к красной жидкости, что стекала по царским одеяниям и лужицей скапливалась в пыли. Кровь? Да, но не царская — ее натекло слишком много и чересчур быстро. Рака бога заколебалась, несущие ее жрецы, не зная, как действовать, ждали указаний, которые не поступали. Анхесенамон в смятении оглядывалась; затем, словно пробуждаясь от тяжелого сна, ряды жрецов и солдат вдруг сломали строй.

До моего сознания наконец дошло, что девочки визжат и заливаются слезами, что Туйу прижалась ко мне всем телом, а Танеферет обнимает двух других. Нахт бросил на меня быстрый взгляд, в котором читались потрясение и изумление этим святотатственным деянием. Повсюду на террасе мужчины и женщины оборачивались друг к другу, поднося руки ко рту, или же взывали к небесам, ища утешения в минуту бедствия. Внизу под нашим домом поднялась суматоха — паникующая толпа в смятении разворачивалась, прорываясь сквозь ряды стражников-меджаев в попытке выбраться на Аллею сфинксов и убежать подальше от места преступления. Меджаи в ответ налегали на толпу, лупя дубинками всех, до кого дотягивались, волоча безвинных очевидцев за волосы, валя мужчин и женщин на землю — где кое-кого и затаптывали — и сгоняя всех, кого могли, в одну кучу.

Я снова посмотрел на то место, откуда кидали шарики, и заметил молодую женщину с напряженным от волнения лицом. Она, несомненно, была одной из кидавших; я увидел, как она оглянулась вокруг, проверяя, не заметил ли ее кто-нибудь, а затем целеустремленно направилась прочь в окружении молодых людей, которые, казалось, специально обступили ее, точно охрана. Потом женщине в голову пришла новая мысль, она подняла голову и увидела, что я на нее смотрю. Мгновение она глядела мне прямо в глаза, затем спряталась под зонтом, надеясь скрыться в царящем на улицах столпотворении. Однако я видел, что группа стражников-меджаев окружает и собирает вместе всех, кого может поймать, словно рыбаки, и она тоже попала в сети вместе со многими остальными.

Царя и царицу уже унесли, с неподобающей поспешностью, обратно под защиту храмовых стен, куда за ними последовали таинственный бог в своей золотой раке и толпы вельмож — понимая, что выглядят трусливо, они все равно пригибали головы и двигались рысцой. Все исчезли за воротами храма, оставив у себя за спиной такой пандемониум, какого еще не видело сердце города. Несколько наполненных кровью пузырей — оружие, внезапно ставшее не менее могучим, чем самый искусно сработанный лук и самая лучшая и верная стрела — переменили все.

Я смотрел на площадь далеко внизу подо мной, переполненную пародом, вихрящуюся водоворотами паники, и на мгновение эта кажущаяся твердь превратилась в бездонную пропасть, полную теней, и я увидел, как змея хаоса и разрушения, которая лежала там, свернувшись, невидимая для всех, под нашими ногами, открывает свои золотые глаза.

Я оставил свое семейство, распорядившись, чтобы они подождали в доме у Нахта, пока не смогут безопасно вернуться к себе под присмотром его личных телохранителей. Прихватив с собой Тота, я осторожно переступил через порог и вышел на улицу. Стражники-меджаи разгоняли остатки толпы, забирая и связывая всех, кого заподозрили в преступных действиях. Крики и вопли доносились словно бы издалека в душном, дымном воздухе. Аллея казалась широким свитком папируса, на котором была запечатлена истинная история того, что здесь сейчас произошло, — на ее утоптанном песке, исчерченном смазанными отпечатками множества ног, которые бежали, теряя тысячи сандалий. Порывы горячего ветра бесцельно перекатывали и кружили всякий мусор, и сердитые вихри затихали в дрожащей пыли. Маленькие группки людей собирались вокруг мертвых и раненых, плача и взывая к богам. Ворохи принесенных для праздника цветов, перепачканные и раздавленные, валялись на земле, словно отвергнутая искупительная жертва богу всего этого опустошения.

Я внимательно рассмотрел пятна расплескавшейся крови — черные лужицы, уже липкие и запекшиеся на солнце. Тот осторожно понюхал кровь, быстро взглядывая на меня снизу вверх. Мухи затеяли яростную борьбу над новоявленными сокровищами. Я аккуратно поднял один из пузырей, покачал его на ладони. Ничего особенно хитроумного не было ни в нем, ни в самом произведенном действии. Однако оно было радикальным в своей незаурядности — и грубой эффективности нанесенного оскорбления, поскольку злоумышленники своим поступком унизили царя не меньше, чем если бы просто перевернули вверх ногами и вымазали собачьим дерьмом.

Пройдя под резным каменным изображением нашего покровителя-волка, «Открывающего Пути», я вошел в здание Меджаи. Меня немедленно поглотил хаос. Люди всех рангов куда-то спешили, выкрикивали приказания и отмены приказаний, всячески демонстрируя свое положение и целеустремленность. В толпе я увидел Небамона, начальника фиванской Меджаи. Он воззрился на меня, явно раздраженный тем, что меня здесь обнаружил, и резким жестом указал в сторону своего кабинета. Я вздохнул и кивнул.

Небамон пинком захлопнул дверь, с силой вогнав ее в хлипкую раму. Мы с Тотом смиренно уселись с нашей стороны не особенно опрятного низкого стола, заваленного свитками папируса и кусками пищи и заставленного закопченными масляными светильниками. Крупное лицо Небамона, вечно заросшее черной щетиной, выглядело темнее обычного. Он презрительно взглянул на Тота, ответившего ему бесстрашным взглядом, и принялся гонять по столу документы своими мясистыми ладонями. Его руки не подходили для бюрократа. Он был создан для улицы, а не для возни с папирусами.

Мы с ним избегали разговаривать непосредственно друг с другом, но я старался показать Небамону, что не держу на него обиды за то, что начальником стал он, а не я. Это была не та работа, которой я бы для себя желал, несмотря на разочарование моего отца и желания Танеферет. Она предпочла бы, чтобы я пребывал в безопасности кабинета, — но она прекрасно знает, как я ненавижу быть пленником душной комнаты, погрязшим в скуке и бессмыслице внутриполитической возни. Нет, пусть Небамон все это забирает себе. Однако теперь он имел надо мной власть, и мы оба знали это. Вопреки моей воле, что-то грызло меня изнутри.

— Как семья? — спросил Небамон без особого интереса.

— У них все хорошо. А ваша?

Он неопределенно махнул рукой, словно утомленный жрец, отгоняющий надоевшую муху.

— Что за бардак, — проговорил он, качая головой. Я решил молчать о том, что видел.

— Как по-вашему, кто за этим стоит? — спросил я невинным тоном.

— Не знаю. Но когда мы их найдем — а мы их найдем! — я лично сдеру кожу с их тел, медленно, длинными полосками. А потом выставлю их в пустыню под полуденное солнце, в качестве угощения для муравьев и скорпионов. А сам буду смотреть.

Я знал, что в его распоряжении нет достаточных ресурсов, чтобы хоть одно из этих дел расследовать как положено. За последние годы бюджет Меджаи вновь и вновь урезали в пользу армии, и слишком много бывших меджаев сидели теперь без работы или же нанимались — за лучшее вознаграждение, чем когда-либо получали на прежней службе — личными охранниками к богатым клиентам, оберегать их семьи, их дома или их набитые сокровищами гробницы. Это создало неблагоприятные условия для работы городской сыскной службы. Поэтому Небамон делал то, что обычно делал, сталкиваясь с настоящей проблемой: арестовывал пару подходящих подозреваемых, придумывал на них дело и устраивал показательную расправу. Так протекает правосудие в наши дни.

Он откинулся назад, и я увидел, насколько вырос его живот с той поры, как он был назначен на новую должность. Судя по всему, тучность, подразумевавшая богатую и спокойную жизнь, стала частью его нового «я».

— Давненько вы не выдавали своих больших идей, а? Полагаю, вы пришли разнюхать, не удастся ли и вам поучаствовать в расследовании…

Он посмотрел на меня так, что мне захотелось выйти вон.