— Во время затмения?

— Совершенно верно. Разумеется, существуют различные объяснения подобного рода события, в зависимости от того, на какой авторитет ты опираешься и чье мнение принимаешь. Одно гласит, что богиня Хатхор, владычица Запада, закрывает бога своим телом — то есть речь идет о божественном слиянии света и тьмы. Другое, противоположное мнение объясняет затмения тем, что некая темная сила, чьего имени мы не знаем, а следовательно, не можем и назвать, временно оказывается сильнее — но свет вновь возвращается и торжествует победу в небесной битве.

— К счастью для всех нас.

— Воистину. Ибо без света не было бы и жизни. Царство Тьмы — это страна теней и смерти. Но есть вещи, которых мы даже и сейчас не понимаем. Впрочем, я искренне верю, что придет день, когда наши знания будут способны объяснить все существующие явления.

Он остановился возле гранатового куста, играя с розовыми лепестками — последняя мода, — затем сорвал несколько увядающих цветков, словно демонстрируя собственную богоподобную власть над своим творением.

— Как в Книге Всего Сущего? — подсказал я.

— Именно. Однако слова несовершенны, и наша система письма, несмотря на все свои великие достоинства, ограничена в способности описывать творение во всех его проявлениях и скрытом великолепии… Так что нам придется выдумать другой способ описания.

— Какой же?

— Хм-м, ну, в том-то и вопрос! Однако, возможно, ответ скрывается не в словах, но в знаках — собственно, в цифрах…

На этом мои мысли начали путаться, как это часто бывает, когда я разговариваю с Нахтом. Он питает такое пристрастие к отвлеченным размышлениям, что порой мне хочется сделать в ответ что-нибудь бессмысленно-практическое — например, подмести двор.

Он улыбнулся, увидев озадаченное выражение моего лица.

Я вновь перевел разговор на свой предмет:

— Кстати, насчет звездных календарей: я знаю, что ты можешь предсказать приход паводка и начало празднеств. Но входят ли в твои списки затмения?

Он задумался над вопросом, прежде чем ответить.

— Думаю, что нет. Я составлял календари, исходя из собственных наблюдений, но мне пока что не посчастливилось быть свидетелем солнечного затмения, поскольку такие события поистине редки. Тем не менее с террасы на крыше моего особняка я наблюдал затмение луны. Меня озадачило и заинтриговало постоянное присутствие элемента кругообразности — как в возвратном характере космических событий, так и в том, что подразумевает искривление тени, отбрасываемой на лунный лик. Ибо такое искривление говорит о полном круге — таком же, в виде какого мы видим луну и солнце, и какой мы, возможно, будем наблюдать при полном затмении. Это наводит на мысль, что круг является совершенной небесной формой, как в качестве идеи — ибо круг предполагает бесконечное возвращение, — так и в виде действительного факта.

Благодарный за паузу в этом потоке стремительных умозаключений, я быстро спросил:

— Но как же мы сможем выяснить больше? Ты не можешь сводить меня в астрономический архив?

— На территории Карнакского храма? Куда я имею доступ? — улыбнулся он.

— О, как мне посчастливилось числить в своих близких друзьях человека столь высокого положения!

— Твой сарказм настолько… характерен для среднего класса, — ответил он весело.

Вслед за Нахтом, вышагивавшим царственно, но с обычным элегантным проворством, мы с Тотом миновали посты охраны возле главного пилона Карнакского храма. Подняв голову, я взглянул на возносящиеся над нами величественные стены из глиняных кирпичей. А затем мы углубились в сумерки «Избраннейшего из мест» — запретного, тайного мира внутри мира внешнего, ибо никому, если он не принадлежит к высочайшему жреческому классу, не позволено вступать в этот обширный и древний каменный лабиринт колонных залов и сумрачных храмов, покрытых бесконечной загадочной резьбой, внутри которого таятся многочисленные, лишенные солнца святилища, где, в самом сердце темноты и тишины, держат статуи богов, где их будят, поклоняются им, одевают, кормят, вновь укладывают спать и стерегут на протяжении ночи.

Мы вышли на открытое пространство. Повсюду вокруг я видел аристократов в чистейших белых одеждах, они неспешно расхаживали по каким-то своим эзотерическим делам. Жреческие обязанности, по-видимому, не были для них чересчур обременительны. В заранее установленное время года, внося свою долю в значительные доходы храма, они переступали его порог на определенный период служения, на протяжении которого соблюдали древние заповеди ритуальной чистоты: купались на рассвете в священном озере, выбривали тело, носили белые льняные одежды, а также в точности и без отклонений, в соответствии с Наставлениями, выполняли свои обязанности в богослужебных церемониях.

Однако все храмы, от самой маленькой гробницы в каком-нибудь изнывающем от жары торговом городишке на южной границе до наиболее древних и священных мест в Обеих Землях, подвержены обычному спектру человеческих пороков: коррупции, взяточничеству, воровству, хищениям и всему прочему, от скандалов из-за сокращения срока службы и из-за краж священной пищи или реликвий до открытого насилия и убийств. Чем больше храм, тем больше богатств в его распоряжении. Богатство — это власть. А Карнак — величайший из наших храмов. Богатством и властью он долго соперничал с царским семейством и сейчас наконец превзошел его.

Обширное пространство за внешними стенами храма представляло собой, на мой взгляд, хаотическое смешение древности и современности: пилоны, обелиски, аллеи, статуи, молельни и недосягаемые храмовые здания с широкими колоннами в виде стеблей папируса и погруженными в тень залами. Некоторые из них были построены недавно, другие еще строились, какие-то начинали разрушаться, а некоторые даже развалились совсем. Были здесь и торговые лавки, отведенные под канцелярии помещения и жилища для служащих и жрецов. По сути, храм представлял собой маленький город, величественный и в то же время беспорядочный. Возле пилонов и порталов было полно жрецов, их сопровождало еще большее число слуг и помощников. Перед нами открылся еще один обрамленный пилонами вход, ведущий к новым пилонам, которые в конце концов вели к древним святилищам в самом сердце храма.

— За всеми этими дворами находится священное озеро, — сказал Нахт, указывая направо. — Дважды в день и еще два раза ночью жрецы обязаны окроплять себя его водой и полоскать рот с небольшим количеством соды.

— Тяжелая у них жизнь, — заметил я.

— Можешь иронизировать, если хочешь, но пока жрецы исполняют свои обязанности на территории храма, им полностью запрещены половые связи, и я вполне уверен, что ты, например, нашел бы такое условие невыполнимым, — ответил он со своей обычной в подобных вопросах прямотой. — Но разумеется, жрецы — самая недолговечная часть здешнего населения. Существуют еще певцы, прислужники при храмовых церемониях, жрецы-лекторы, писцы, жрецы-наблюдатели за точным временем проведения ритуалов… Однако те, кто действительно испытывает необходимость в точном исполнении ритуалов, — это управляющие и слуги, ткачи, повара и уборщики. Можно сказать, что бог Амон содержит на службе больше людей, нежели сам царь.

— То есть по существу это обширное государственное ведомство, — сказал я.

— Совершенно верно. Здесь имеются чиновники, надзирающие за всеми аспектами жизни храма, они отвечают за земли, доходы, войска, слуг, пашни, одежду, зернохранилища, сокровищницу…

Нахт остановился перед входом в комплекс внушительных зданий.

— А вот это — Дом Жизни, где располагаются скрипторий, библиотеки и архивы, а также кабинеты жрецов-лекторов.

Мы вошли внутрь. Прямо перед нами, за двойной дверью, находилась обширная, тихая комната.

— Это скрипторий, — шепотом пояснил мне Нахт, словно ребенку, поскольку я и сам уже увидел работавших там людей различного возраста, скрупулезно копировавших или сравнивавших тексты на старых и новых папирусах. Атмосфера в библиотеке стояла сонная, поскольку время было уже за полдень, и кое-кто из более пожилых посетителей архивов на самом деле трудился не столь уж ревностно, а некоторые даже дремали над разложенными на столах свитками. Вдоль стен располагались деревянные ячейки, где хранилось множество папирусов, словно бы все знания мира были собраны здесь и ждали своих читателей. Через ряд окон под потолком в комнату проникали косые лучи солнца, в которых плясали бесчисленные пылинки, то вспыхивая, то погасая, поднимаясь и опускаясь в потоках воздуха, словно осыпавшиеся со свитков крошечные осколки идей и знаков, утратившие свои значения в отрыве от основного текста, к которому они изначально принадлежали.