— Что привело тебя сюда в рабочий день? — спросил он.

— Работа.

Он внимательно поглядел на меня, затем поднял кубок, приветствуя богов, и сделал большой глоток.

— И над чем ты работаешь? Не над этим происшествием на празднике, случайно?

— Отчасти.

Нахт выглядел заинтригованным.

— Подозреваю, во дворце сейчас суматоха не меньшая, чем среди моих пчел.

— Кто-то решил разворошить царский улей, это несомненно.

Он кивнул.

— Так каково же твое мнение? Может, дворцовый заговор? — с энтузиазмом предположил он.

— Скорее всего, нет. Я думаю, это какое-то заблуждение. В худшем случае, кто-то из дворцовой иерархии подбил кучку глупых молодых людей на наивно-безответственное оскорбление действием.

На лице Нахта отразилось чуть ли не разочарование.

— Может быть, и так, но тем не менее эффект был на удивление впечатляющий. О случившемся все только и говорят. Такое впечатление, что эта выходка послужила катализатором для разногласий, бурливших под покровом всего происходящего уже многие годы. Люди даже шепчутся о возможности переворота…

— И кто же возглавит подобное дело? — возразил я.

— Есть только один человек: военачальник Хоремхеб, — ответил Нахт с некоторым удовлетворением.

Я вздохнул.

— Это будет ничем не лучше нынешнего режима, — сказал я.

— Это будет определенно гораздо хуже, поскольку представления Хоремхеба о мире определены его армейской жизнью. В нем нет ни капли человечности, — отозвался Нахт. — Но в любом случае нам грозит опасность, поскольку это деяние выставило царя беззащитным. А какой царь позволит себе выглядеть беззащитным? Он и раньше-то не особенно походил на царя-воителя. Такое впечатление, что династия с каждым поколением становится все слабее и неестественнее. А сейчас он беспомощен…

— И все более и более уязвим для других воздействий, — вставил я.

Нахт кивнул.

— Он никогда не был по-настоящему способен отстоять свою власть хоть в чем-то, отчасти потому, что после Эхнатона его бы никто не поддержал, а отчасти потому, что он вырос в зловещей тени Эйе — а каким тираном тот оказался! Ничего удивительного, что мальчик не может проявить собственную власть.

Мы с удовольствием сознавали, что оба питаем тайную, но глубочайшую ненависть к регенту.

— Я нанес Эйе визит сегодня утром, — промолвил я, наблюдая за лицом Нахта.

На нем отобразилось изумление.

— Зачем, ради всего святого, тебе это понадобилось?!

— Не потому, что он меня позвал. Это было необходимо мне.

— Очень любопытно, — сказал мой друг, наклоняясь вперед и подливая мне своего превосходного вина.

— А вчера вечером я встречался с Анхесенамон, — продолжил я, выдержав драматическую паузу.

— О!..

Нахт медленно кивнул: кусочки свидетельств, которыми я его осмотрительно снабжал, начинали складываться воедино.

— Она прислала за мной одного из своих людей.

— Кого именно?

— Хаи, главного писца.

— Да, я его знаю. Держится так, словно у него золотая трость застряла в заднице… И что же тебе сказала царица?

— Она показала мне кое-что. Камень. Из Ахетатона. С резным изображением Атона.

— Интересно. Но ничего особенного.

— До тех пор, пока не обнаруживаешь, что кто-то полностью стесал диск Атона, руки, держащие анхи, имена царей и богов, а также глаза и носы царских фигур, — отозвался я.

Нахт уставился в глубь своего сада, на идиллическую картину, пестрящую цветом и тенью.

— Насколько понимаю, даже малейшее надругательство над священными символами может иметь серьезные последствия, особенно в этом дворце.

— Вот именно. Они все перепуганы до смерти, потому что не в силах понять, что это значит.

— А ты сам что думаешь? — спросил он.

— Ну, это может означать всего-навсего, что кто-то, имеющий к царской семье давние счеты, потратил немного своего времени, чтобы придумать, каким образом нанести ей тяжелое оскорбление.

— Но такое совпадение…

— Знаю. Мы не верим в совпадения, верно? Мы верим в связи между событиями. Мертвый мальчик с переломанными костями, элитный амулет, а теперь еще и мертвая девушка с золотой маской, скрывающей отсутствие лица.

Нахт был потрясен.

— Как это ужасно! Такое варварство… Времена определенно меняются к худшему.

Я кивнул.

— Есть некоторые моменты, касающиеся изощренности всех этих деяний, а также соответствие стиля, которые заставляют меня думать, что объект, подброшенный во дворец, может быть связан с двумя другими событиями. Мне пришло в голову, не может ли уничтожение солнечного диска означать также нечто конкретное…

— А именно? — с сомнением спросил Нахт.

— Затмение, — поколебавшись, ответил я.

— Ну что же, очень интересная идея, — он уже погрузился в размышления о возможных последствиях. — Солнце в битве уничтожается силами тьмы, а затем восстанавливается и возрождается вновь… символы весьма убедительные. И чрезвычайно подходящие к настоящему моменту.

— Да, что-то вроде этого, — отозвался я. — Поэтому я подумал, что мне стоит проконсультироваться с человеком, который знает о звездах больше любого другого из моих знакомых.

— Ну, прежде всего, это аллегория, — улыбнулся он, мгновенно загораясь любимой темой.

Я не имел представления, что он хочет этим сказать.

— Расскажи поподробнее.

— Давай пройдемся.

Мы не спеша двинулись по одной из дорожек между клумбами, и он принялся объяснять. Как всегда, имея дело с Нахтом, я не понимал всего, но терпеливо слушал, поскольку знал, что если прервать его вопросом, то это приведет лишь еще к одному, не менее замечательному, но бесконечно трудному для постижения отступлению.

— Подумай о том, как мы понимаем загадки окружающего нас мира. Ра, бог Солнца, плывет через голубой океан дня в Золотой дневной ладье. Но на закате бог пересаживается в Ночную ладью и исчезает в Ином мире. Перед нами раскрывается черный океан ночи с его яркими звездами — Сияющей, самой яркой, и пятью звездами Гора, и звездами Осириса, и Путем Дальних Звезд на верхушке неба, и кочующей звездой рассвета. Все они плывут по темным водам, следуя за Солнцем, чье ночное путешествие, с его опасностями и испытаниями, мы не можем видеть, но можем лишь представлять. В Книге Мертвых мы уподобляем это путешествию души после смерти. Пока что все понятно?

Я кивнул:

— Самую малость…

— Дальше все становится тоньше. Слушай внимательно. Наиболее значительное и поистине загадочное из этих испытаний — это соединение Солнца с телом Осириса в самой темной точке ночи. Как сказано: «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце». Это самый таинственный момент — когда Солнце опускается обратно в изначальные воды, кипящие хаосом. Однако именно в этот темный момент оно получает новые жизненные силы, и Осирис возрождается. И вновь живые не могут быть очевидцами подобного события, поскольку оно скрыто от людского взгляда в отдаленнейшей области Неведомого. Но вновь мы можем его представить — хотя и с немалым умственным усилием. Затем, на рассвете, Солнце возвращается, рожденное заново и видимое для глаза, поскольку Ра — творец самого себя и всего существующего. И мы называем эту возвращающуюся форму бога Скарабеем, Хепри, — тем, кто развивается, толкая самого себя из небытия в бытие. И так начинается новый день! И все вещи так вечно движутся вперед, день за днем, год за годом, жизнь за жизнью, смерть за смертью, перерождение за перерождением, беспрестанно и неизменно.

Я знал, что Нахт любит такие разговоры. Проблема была в том, что все это звучало слишком похоже на хорошую сказку. И подобно всем сказкам, которые мы рассказываем сами себе и своим детям, — о том, как все в жизни происходит и почему все устроено так, как оно устроено, — это невозможно было доказать.

— Но какое отношение это все имеет к моему вопросу'? — спросил я.

— Дело в том, что существует единственный момент, когда мы, живущие, все же можем оказаться свидетелями такого божественного единения.