— А Хоремхеб?

— Здесь все гораздо сложнее. Несмотря на отвращение, которое он у меня вызывает, пришлось принять во внимание все варианты, все возможности. На его стороне мощная сила: у него под началом общим счетом более тридцати тысяч солдат. В его роду все сплошь «новые люди», а его новая армия стала дорогой к власти и успеху для тех, кто в ином случае не имел бы ничего. Вообрази, на что они готовы пойти! Тем не менее, получи он власть, это приведет к открытому конфликту Хоремхеба с Эйе и канцеляриями, и я считаю, что это нанесет такой же урон порядку и стабильности в Обеих Землях, как если бы мы вели войну сами с собой. Они оба это знают, и оба понимают, что конфликт ни одному из них не даст явного перевеса. Гражданская война в настоящий момент не пойдет на пользу никому. К тому же нельзя забывать, что большинство полков Хоремхеба по-прежнему далеко отсюда и заняты войной с хеттами. Даже если удастся добиться перемирия, на их возвращение уйдут месяцы, а такой шаг будет воспринят как крупное политическое поражение Хоремхеба. Однако он все равно остается чрезвычайно опасным.

Помолчав, царица продолжила:

— Благодаря тебе у меня теперь есть необходимые сведения о торговле опийным маком, и я могу использовать их, чтобы поколебать сложившееся о нем мнение как о нравственно чистом человеке. Но доказать что-то будет очень трудно; и прежде всего, полагаю, почти невозможно будет найти убедительные подтверждения тому, что именно он стоит во главе этой торговли. Кроме того, я решила, что подобное столкновение нанесет слишком большой ущерб — как раз в то время, когда нужно делать все возможное, чтобы создать новое единство. Значит, мне по-прежнему необходимо сдерживать его, как льва за загородкой, причем так, чтобы армия более или менее охотно оставалась нашим союзником в сфере нашего влияния. А чтобы добиться этого, в нашем реальном мире людей и их устремлений, я должна соблазнить его чем-то, чего он хочет. Так что я пообещаю ему брак, но при условии, что он дождется смерти Эйе. И если удача мне улыбнется, к тому времени мне, возможно, представится вариант получше — поскольку, говоря по чести, я никогда не разделю постель с этим человеком. У него сердце крысы.

Некоторое время мы сидели молча.

— Вы сказали, что вам что-то от меня нужно?

— Я сказала, что это просьба — а также приглашение.

— И что же это?

Анхесенамон нервно замялась.

— Ты не согласишься сопровождать меня при погребении царя? Оно должно состояться завтрашней ночью.

Вот так получилось, что я присоединился к погребальной процессии Тутанхамона, некогда Живого образа Амона и владыки Обеих Земель, сопровождая его в вечность, как он сам и просил меня в свои последние часы. Тело лежало в дворцовых покоях царя, завернутое в белые льняные пелены, внутри последнего из вложенных друг в друга саркофагов. Царь выглядел чистеньким и аккуратным, словно большая, искусно сделанная кукла, перевязанная золотой тесьмой и украшенная амулетами.

Анхесенамон торжественно обвила его шею ритуальным ожерельем из живых цветов, синих и белых. На шею также надели золотую пектораль с изображением грифа и скарабея под ним, а на грудь возложили золотого сокола. Руки царя были скрещены на груди, золотые пальцы сжимали скипетр и плеть — символы царской власти. Мне вспомнилось, что я был последним, кто держал настоящую руку царя, когда жизнь утекала из него. Похоронные пелены венчало произведение искусства невероятной красоты и великолепия: погребальная маска, созданная из чистого золота лучшими ювелирами и изображавшая горделивое лицо бога Осириса. Но зато мастера аккуратно воссоздали глаза Тутанхамона, лукавые, настороженные и сверкающие, под темными лазуритовыми изгибами бровей — сработанные из кварца и обсидиана, они уверенно глядели в вечность. На лбу царя сверкали коршун и кобра, священные защитники. Я подумал, что, пожалуй, как раз такое лицо царь и захотел бы иметь для встречи с богами.

Наша процессия двигалась по дворцу. Мне было позволено идти позади Анхесенамон, рядом с Симутом, который кивнул мне, — он был рад меня видеть. Эйе шел рядом с царицей. Он сосал лепешечку с гвоздикой и корицей, запах которой время от времени долетал до меня: у старика снова болели зубы. Я не мог заставить себя почувствовать к нему жалость. Когда мы вышли из западных ворот дворца, свежий ночной воздух был прохладен и ясные звезды мерцали в глубинах вечного океана ночи. Мумию в открытом гробу положили на золоченый катафалк, украшенный защитным фризом из резных кобр и увитый гирляндами. Остальные гробы, вложенные один в другой, следовали за нами на другой колеснице, ее тащили быки, поскольку их вес был огромен. Двенадцать высокопоставленных сановников, среди которых были Хаи с Пенту, облачились в белое; на их головах в знак скорби были белые повязки. По сигналу они все вскрикнули в один голос и налегли на постромки: их задачей было тащить первый, более легкий катафалк на полозьях по вымощенной камнем Дороге Процессий.

Мы двинулись по Дороге Процессий, направляясь на запад и затем на север. В отдалении, на фоне посеребренных луной утесов, вырисовывались четкие контуры длинного, приземистого храма Хатшепсут. Продвижение было медленным и трудоемким. Вдоль всего пути, в стратегических точках маршрута, Симут расставил отряды охранников, вооруженных мощными луками. Окрестности дворца притихли под надзором луны, ночные тени лежали причудливыми глыбами. Наконец мы добрались до входа в Долину Царей и свернули к западу, влево, а потом еще раз налево, в самую потаенную долину восточного некрополя. Вскоре процессия медленно прошла между огромными, изъеденными временем каменными бастионами, обрамлявшими вход в гробницу.

Когда мы в конце концов оказались на месте, моему взгляду предстали груды и штабеля предметов, которые уже были выгружены и уложены под белыми льняными покрывалами, словно бы царский двор переезжал из одного дворца в другой. Должно быть, это были погребальные дары, которые предстояло поместить в гробницу после того, как завершатся обряды и гробы будут уложены и запечатаны внутри саркофага.

Лампы осветили шестнадцать вытесанных в камне ступеней, которые вели вниз, в гробницу, и пока все готовились к проведению обрядов, я спустился туда. Я был потрясен тем, что открылось при свете ламп, — вход в гробницу еще не был завершен; судя по всему, в проходе едва успели прибраться перед церемонией. На ступенях валялись кувшины с бинтами и натронной солью и мехи для воды, брошенные работниками и поспешно отодвинутые в сторону. Через вырубленный в камне дверной проем я вошел в Зал Ожидания.

И здесь тоже работа была не закончена. На наклонном полу и еще не обтесанных каменных стенах виднелись красные пометки и направляющие линии каменщиков, пол был усыпан невыметенной крошкой и осколками известняка. На стенах поблескивало золото — рабочие, перетаскивая царскую мебель, в спешке оцарапали ее об углы. В воздухе пахло горелым — свечным воском, маслом, благовониями, тростником; казалось, сам грубо отесанный камень стен и низких потолков был пропитан въевшимися воспоминаниями о множестве зубил, что вгрызались здесь, осколок за осколком, удар за ударом, в коренную породу.

Я свернул вправо и вошел в саму погребальную камеру. Стены были украшены, но лишь самым простым, неброским образом. Очевидно, художникам не хватило времени на что-либо более великолепное и изысканное. Множество массивных секций золотой раки, составлявших четыре вместительных короба, которые будут вставляться один в другой стояли возле стен, ожидая, пока их соберут в тесной, темной камере после того, как гробы наконец окажутся на своем месте внутри саркофага. На каждой из этих отделанных роскошной позолотой досок, с внутренней, незолоченой стороны, имелись пометки — какую сторону к какой следует прикладывать и тому подобное. Посередине, занимая почти все пространство камеры, располагался необъятный саркофаг из желтого камня. Каждый его угол был снабжен замысловатой резьбой, в мельчайших деталях изображавшей перекрывающие друг друга крылья божеств-хранителей.