В следующие дни округой завладел неподвижный, удушающий зной. Солнце безжалостно палило землю, так что даже тени спешили укрыться от него, а город тем временем кишел предзнаменованиями, миражами и слухами. Прибыли корабли Хоремхеба с несколькими из его мемфисских полков на борту, породив в жителях шумное смятение. Корабли встали на якорь возле гавани у восточного берега; горожане со страхом ждали в любой момент набега или захвата города, но дни проходили за днями, а ничего не происходило. Непрекращающаяся жара и неуверенность в будущем сделали повседневную жизнь трудной и непрочной, и тем не менее люди продолжали заниматься обычными делами: работали, ели и спали. Однако запрет выходить по ночам на улицу стал соблюдаться еще строже, чем прежде, и когда я, не в силах заснуть, сидел вместе с Тотом у себя на крыше, глядел на звезды, пил чересчур много вина, слушал, как сторожевые собаки яростно перелаиваются с бродячими и размышлял обо всем сразу и ни о чем конкретно, — то чувствовал себя последним оставшимся в живых человеком под луной.

Иногда мой взгляд устремлялся к хаотическому скопищу крыш в той стороне, где вдали, на другом конце города, находился дворец Малькатта. Я рисовал себе все то напряжение и борьбу за власть, которая, должно быть, до сих пор протекает там, пока тело Тутанхамона проходит через последние Дни Очищения, готовясь к погребению. Я думал о Хоремхебе, чей величественный корабль по-прежнему покачивался на волнах гавани, о Хаи, пьющем вино в своем кабинете, об Эйе, в одиночестве и в безупречности своих комнатах стискивающем кулаки от непроходящей зубной боли. Я думал об Анхесенамон — как она меряет шагами свои освещенные светильниками покои, придумывая способы победить в этой настольной игре, именуемой политикой, и обеспечить будущее своим еще не рожденным детям. И еще я представлял себя самого, погруженного в мысли и прихлебывающего вино посреди ночи, больше разговаривающего с Тотом, чем с кем-то еще, — возможно потому, что он прошел вместе со мной через все. Он один мог меня понять. Вдобавок, он не умел говорить.

А потом, однажды вечером, вскоре после заката, я услышал, как кто-то стучит в калитку. Отворив ее, я увидел окруженную дворцовыми стражами колесницу; это было словно видение на моей суетливой улочке. Прохожие оборачивались, благоговейно взирая на небывалое явление. Почему-то я ожидал, что за порогом увижу худое, угрюмое лицо Хаи, однако там, настороженно поглядывая на меня, стояла Анхесенамон. Из предосторожности она была закутана в льняной балахон.

— Вижу, мой приход тебя поразил. Могу я войти? — с каким-то стеснением спросила она.

Я представил себе, как отказываюсь иметь хоть какое-то дело с кем-либо из этих людей, не говоря уж об участии в их дворцовых интригах, — но обнаружил, что не могу закрыть дверь у нее перед носом. Я кивнул, и она робко сошла с колесницы в своих золотых, превосходного качества сандалиях — чересчур хороших для этой улицы — и под прикрытием зонтика поспешно вступила в мои скромные владения.

Танеферет была на кухне. Когда мы проходили мимо нее в гостиную, где мои домашние редко проводили время, она увидела, кого я привел, и внезапно словно бы погрузилась в транс. Потом, спохватившись, Танеферет склонилась в низком поклоне.

— Да будете вы живы, благополучны и здоровы, ваше величество, — спокойно произнесла она.

— Надеюсь, ты простишь меня за этот нежданный визит. С моей стороны это грубо — появиться без приглашения, — ответила царица.

Танеферет, изумленная, только кивнула. Две женщины настороженно оглядывали друг друга.

— Прошу пройти в гостиную. Сейчас я принесу закуски, — наконец сказала Танеферет.

Мы уселись на скамейки в неловком молчании. Анхесенамон оглядела ничем не примечательную комнату.

— Я так и не поблагодарила тебя за все, что ты для меня сделал. Я знаю, ты заплатил очень высокую цену за свою верность — под конец она стала чрезмерно высокой. Может быть, ты примешь это в качестве некоторого возмещения, хоть и недостаточного?

Она протянула мне кожаный мешочек. Я открыл его и вытащил наружу золотое ожерелье — «золото славы». Это была великолепная и весьма ценная вещь, величайшего качества, изготовленная с огромным мастерством; я смог бы многие годы кормить семью на вырученные за нее деньги. Я кивнул и засунул ожерелье обратно в мешочек, совершенно не ощущая ничего из того, что, наверное, должен был чувствовать, принимая в дар такое сокровище.

— Благодарю вас.

Повисло молчание. Я слышал, как Танеферет на кухне готовит нехитрое угощение.

— Этот дар — лишь предлог. На самом деле желание увидеть тебя посещало меня каждый день, но я воздерживалась от того, чтобы за тобой послать. Я никак не могла собраться с духом, — призналась Анхесенамон. — Только теперь я поняла, насколько привыкла полагаться на тебя.

— И все же вы пришли, — отозвался я, возможно, чересчур резко.

— Да. Пришла. Я часто думала о том, каков ты у себя, в окружении своих домочадцев. Я хотела бы их увидеть. Это возможно?

Девочкам всегда были интересны любые посетители, и из любопытства они только и искали случая пообщаться с ними. Вот и сейчас дочери уже шумели на кухне — я слышал, как они наперебой расспрашивают мать о том, кто же наш неожиданный гость. Я позвал дочек. К их чести, войдя (с широко распахнутыми глазами), они сразу же упали на колени и приветствовали царицу безупречными поклонами.

Анхесенамон поблагодарила их и попросила встать и представиться. Потом вошел мой отец. Он неуклюже повалился на свои больные колени, словно старый слон, в изумлении от столь необычайного посещения. Вернулась Танеферет с Аменмесом на руках.

Ребенок сонно потирал глаза.

— Можно, я подержу его? — спросила Анхесенамон.

Моя жена передала ей мальчика, и владычица Обеих Земель осторожно взяла его и ласково заглянула ему в лицо. Тот неуверенно глядел на нее снизу вверх. Царица рассмеялась при виде его боязливой гримасы.

— Он во мне сомневается! — заметила она.

Но тут мальчик в ответ на ее смех удостоил царицу своей лучшей улыбкой, и ее лицо тоже просияло, отражая радость момента.

— Это великий дар — иметь детей, — тихо проговорила она и еще долго держала его, прежде чем неохотно вернуть матери.

Я уговорил девочек оставить нас, и они повиновались — впрочем, они вдосталь накланялись, когда выходили из комнаты, пятясь и восторженно толкая друг друга. Мы снова остались одни.

— Как я предполагаю, вы здесь не просто для того, чтобы заплатить мне и посмотреть на моих детей?

— Нет. Я пришла к тебе с чем-то вроде приглашения. Но одновременно это и просьба.

— А именно?

Анхесенамон глубоко вздохнула.

— Дни Очищения подходят к концу. Настало время похоронить царя. Но у меня есть затруднение.

— Хоремхеб?

Она кивнула.

— Мне совершенно необходимо решить, какое направление избрать. Я аккуратно сдерживала его и думаю, он почти уверен, что я приму его предложение. Эйе тоже верит, что я увижу здравое зерно в том, что он мне предложил.

— В таком случае самую большую опасность таит тот момент, когда вы обнародуете свое решение, — сказал я.

— Да. А когда царь будет погребен, мне нужно будет действовать. Поэтому я решила, что на данный момент, если я намерена заявить свое право на Двойную корону и продолжить династию, они нужны мне оба. Что касается Эйе, он предложил мне поддержку как царице, при условии, что он будет по-прежнему контролировать канцелярии и определять политику Обеих Земель. Мне придется согласиться на его восшествие на престол… — Она заметила потрясенное выражение на моем лице, но продолжала: — Однако взамен я сохраню свое положение и свою независимость, смогу расширить собственные связи и найти поддержку в государственном аппарате. Благодаря мне его власть получит желаемую законность. Эйе стар, у него нет детей; речь идет лишь о нескольких годах его царствования, после чего он передаст мне всю свою власть и влияние и сможет спокойно умереть. Все это между нами обговорено. Это лучшее, что я могу сделать.