Но вдруг из задней части дома, за внутренним двориком, раздался крик. Симут и его стражники стояли возле маленькой двери, наподобие той, какая могла бы вести в кладовку. Шнур на двери был завязан, судя по всему, таким же магическим узлом, что и на коробке с гниющей погребальной маской. На печати я увидел единственный символ, который также был мне знаком: черный круг. Погубленное Солнце. Внезапно меня охватило возбуждение. Стараясь сохранять спокойствие, я полоснул по шнуру ножом, чтобы сохранить узел и печать, и толкнул дверь.

На меня сразу же пахнуло промозглым, душным, пустым запахом гробницы, которую вскрыли спустя долгое время — как если бы тьма понемногу задушила самый воздух. Хети передал мне светильник, и я осторожно ступил внутрь. В голове у меня промелькнула мысль о возможной ловушке. Я держал светильник перед собой, вглядываясь в темноту за пределами сферы колеблющегося света.

Комната, очевидно, была средних размеров. Вдоль одной стены шла длинная скамья, на которой были расставлены глиняные сосуды всевозможных размеров, а также поразительный набор хирургических инструментов: обсидиановые ножи, острые крюки, длинные щупы, медицинские банки и зловещего вида щипцы, разложенные аккуратно, в строгом порядке. Дальше виднелись ряды маленьких стеклянных пузырьков, заткнутых пробками, каждый был снабжен этикеткой. Я открыл один из них — по-видимому, он был пуст. Я взял его себе, чтобы рассмотреть при свете дня. Дальше, на полках, стояли еще банки. Я принялся наугад открывать их; очевидно, в них хранились различные травы и пряности. Однако последняя содержала нечто, что я опознал, — порошок опийного мака. На той же полке стояло еще несколько банок, и во всех было одно и то же вещество. Неплохой запас. Все на скамье выглядело чрезвычайно упорядоченным и практичным.

Однако когда я сделал шаг вперед, то почувствовал, как что-то затрещало и рассыпалось под моими сандалиями. Я присел на корточки, подсвечивая себе лампой, и увидел, что весь пол завален костями: маленькие птичьи черепа и останки крыльев; крошечные скелетики мышей, землероек и крыс; челюсти и ноги собак или бабуинов, гиен или шакалов; были тут и обломки костей покрупнее, которые, как я опасался, были человеческими, расколотыми на куски. Я поднял светильник повыше, заглядывая дальше в темноту, и увидел нечто еще более странное: с потолка на бечевках свисало множество костей и костяных обломков, складывавшихся в раздробленные скелеты странных, невозможных существ, полуптиц, полусобак, полулюдей.

Я двигался вперед, стараясь не отрывать ноги от земли и не наступать больше на останки у себя под сандалиями и содрогаясь от омерзительных прикосновений висящих костей к своим волосам и спине, пока не разглядел какой-то большой, низкий, темный объект в конце комнаты. Подойдя ближе, я увидел, что это бальзамировочная скамья. На ней стоял маленький деревянный коробок. Позади скамьи я увидел нарисованный на черной стене большой черный круг: уничтоженное Солнце. Я поднял светильник повыше и обнаружил по всей окружности те же странные, тревожащие знаки, которые уже видел прежде на коробке: кривые, полукружия, точки и черточки. Вся поверхность черного круга была в потеках и брызгах засохшей темной крови. Я снова взглянул на бальзамировочную скамью — по сравнению с мясницкой летописью на стене, она была настолько же изощренно чистой, что и хирургические инструменты, развешанные вдоль стен. Но они хранились здесь не для того, чтобы лечить. Они предназначались мучить. Над сколькими жертвами он здесь экспериментировал, сколько несчастных вопило, прося милости и жизни — или хотя бы милости и смерти?

Деревянная коробочка была снабжена этикеткой. На ней было написано, аккуратным беглым почерком, одно слово: «Рахотеп». Это был дар Себека, предназначенный мне. У меня не было выбора: я ее открыл. Внутри было то, что я наверняка теперь буду видеть всякий раз, пытаясь уснуть… Глаза. Человеческие глаза. Разложенные попарно, словно драгоценные камни на лотке ювелира. Я подумал о Нефрет и о двух мальчиках — ни у кого из них не было глаз. А здесь была коробка, полная внимательных, вопрошающих, испуганных глаз, словно бы крошечная аудитория, уделяющая мне самое пристальное внимание.

Я закрыл коробку, вновь вернув глаза в темноту. Этот дар был насмешкой. Лекарь обвел меня вокруг пальца. Он знал, что я выясню, где он живет. Он знал, что я до сих пор не понимаю, что он делает. Эти глаза были словно знаки: он следит за мной. И если он следит за мной, то что еще ему известно? Внезапно горло у меня перехватило от страха; возможно, Себек знает про мою семью — в конце концов, он видел их на празднике, на крыше особняка Нахта. Я должен защитить их! Надо немедленно послать Хети, чтобы тот организовал охрану. Но затем мне в голову пришла другая мысль, оттеснившая первую: откуда он узнал, что я обнаружил его связь с Мутнеджемет? И затем еще одна, еще более тревожная. Мы оставили Мутнеджемет без охраны.

Едва лодка причалила к набережной перед дворцом Малькатта, мы с Симутом кинулись ко входу и побежали по длинным коридорам. Я рылся в памяти, пытаясь восстановить маршрут, ведущий к комнатам Мутнеджемет, но темный лабиринт дворца сбивал меня с толку.

— Ведите меня к кабинету Хаи!

Симут кивнул, и мы побежали дальше. Я не стал утруждать себя стуком в дверь, а просто вломился внутрь. Начальник писцов крепко спал, похрапывая на своем ложе и запрокинув голову; он был еще одет, на столике стояла пустая чаша из-под вина. Я яростно затряс Хаи, и он вскинулся, словно человек, просыпающийся во время катастрофы. Он уставился на нас дикими глазами.

— Отведите нас в покои Мутнеджемет, быстрее!

Хаи озадаченно воззрился на меня, но я сдернул его с ложа, поставил на ноги и толкнул к двери.

— Уберите руки! — капризно вскричал он. — Я прекрасно могу идти без посторонней помощи!

И он двинулся вперед, пытаясь вернуть своей поступи былое достоинство.

Двери в покои Мутнеджемет были закрыты, шнур завязан и скреплен печатью. Когда мы подходили, я почувствовал, как у меня под ногой что-то хрустнуло. Заинтересованный, я присел на корточки и увидел какой-то порошок, отблескивающий в свете наших ламп. Я подцепил немного на палец и попробовал его на вкус. Натронная соль. Скорее всего, она просыпалась из мешка, который кто-то пронес в покои. Но зачем кому-то могла понадобиться натронная соль?

Я сорвал печать с двери, и мы осторожно вошли. Внутри царили тишина и темнота. Карликов-близнецов нигде не было видно. Держа лампу перед собой, я пошел по коридору, который вел в гостиную. Однако, проходя мимо кладовок, я заметил кое-что неладное. Содержимое двух больших кувшинов — зерно и мука — было высыпано на пол аккуратными кучками. Симут взглянул на меня. Я осторожно снял крышку с одного из кувшинов и увидел скрюченное тельце в хорошей одежде, по грудь в собственной крови. Присмотревшись внимательнее, я заметил украшенную камнями рукоять кинжала, воткнутого в сердце. Затылок маленькой головы был размозжен. Я открыл второй кувшин — то же самое.

Мы вошли в гостиную. Здесь была борьба. Мебель перевернута, разбитые кубки валялись на полу. И там, на низкой позолоченной скамье, виднелась темная серая груда. Я аккуратно отгреб несколько пригоршней соли в сторону. На меня уставились глазницы Мутнеджемет, пустые и белые; ее изможденное лицо, осыпанное поблескивающими кристалликами соли, было иссохшим и морщинистым, словно время разом высосало из него всю влагу. Губы были сморщенными и белыми, открытый рот — сухим, словно тряпка, оставленная на полуденном солнце.

— Что с ней случилось? — прошептал Симут.

— Натрон поглотил всю жидкость из ее тела. К этому времени все ее внутренние органы уже, должно быть, начали превращаться в темно-бурую кашу.

— То есть она была жива, когда он с ней это сделал? — Бывалый солдат покачал головой, потрясенный такой изощренной жестокостью.

— Должно было пройти какое-то время, прежде чем она умерла подобным образом. Наверное, она сходила с ума от жажды. Это-то как раз его и завораживает: наблюдать, как люди страдают и умирают, запечатлевать смерть в мельчайших подробностях. Но не уверен, что он причиняет им мучения только ради удовольствия. Страдание — лишь часть процесса, но не цель. Он ищет что-то другое. Что-то более оригинальное.