Затем служанка вынесла на уже посвежевший вечерний воздух Аменмеса, только проснувшегося после полуденного сна. Он сонно и недовольно тянул вперед ручонки, требуя, чтобы его взяли, и я посадил его себе на плечи, чтобы он мог грохотать по птичьим клеткам своей маленькой палочкой. Вскоре все птицы уже возмущенно галдели. Тогда я спустил сына на землю, покормил медовой лепешкой и дал запить водой. Вернувшаяся Сехмет присоединилась к нам; она посадила маленького братика к себе на колени и принялась его забавлять.

После ежевечерней игры в сенет, в которую он играет со своими старыми приятелями, домой пришел мой отец. Мы обменялись приветствиями, и он прошел к своему обычному месту на скамейке; он сел в затененном уголке, обратив к нам свое морщинистое лицо. Девочки устроились рядом с ним и принялись болтать. Танеферет уже начала подумывать об обеде и отдала распоряжения служанке, которая поклонилась и исчезла в кладовке. Я выставил для всех тарелку инжира и налил нам с отцом по маленькой чашечке вина из оазиса Дахла.

— Возлияние богам, — проговорил он, поднимая свою чашку, и легко улыбнулся, мудрыми золотыми глазами наблюдая за тихой печалью Танеферет.

Я оглядел свою семью, собравшуюся вместе во дворе моего дома этим обычным вечером, и поднял собственную чашку в возлиянии богам, которые даровали мне подобное счастье. Несомненно, моя жена права: с какой стати мне рисковать этим настоящим, происходящим здесь и сейчас, во имя неведомого? И тем не менее тайна звала меня, и я не мог сказать ей «нет».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Солнце исчезло за плоскими крышами дворца Малькатта, и последние лучи света покидали долины. Длинное низкое плато западной пустыни за нашими спинами теплилось красным и золотым светом. Великое озеро было сверхъестественно плоским, его черная поверхность серебрилась, словно полированный обсидиан, отражая темное небо, лишь местами прерываясь вялой рябью от случайного плеска невидимой рыбы. Убывающая луна, словно изогнутая скорлупка белой лодки, висела в темнеющем густо-синем небе, где уже начинали появляться первые звезды. Слуги зажгли вдоль всего причала светильники и факелы, и вокруг запылали озера сумрачного оранжевого света.

Все необходимое для царского путешествия неспешно и старательно загружалось на огромный царский корабль — «Возлюбленный Амоном». Длинные изящные обводы судна поднимались к высоким носу и корме — прекрасных пропорций и украшенным резными фигурами; каюты были декорированы изображениями, на которых детально было показано, как царь попирает врагов в битве. Огромные паруса были убраны, и длинные весла до сих пор косо торчали в воздухе, опираясь на крышу кают; царские соколы на верхушках мачт простирали золоченые крылья в серебристом свете луны. Все сооружение, казалось, пребывало в совершенном равновесии на спокойной поверхности вод озера. Рядом с «Возлюбленным Амоном» был пришвартован другой корабль, почти столь же прекрасный — «Звезда Фив». Вместе они составляли замечательную пару — самый совершенный вид транспорта из изобретенных доселе любой цивилизацией, они были созданы для роскоши и построены с величайшим мастерством так, чтобы воспользоваться всеми существующими преимуществами ветра и воды: речными течениями, что вечно направлены вниз, к дельте, или же обратными северными ветрами, которые всегда смогут принести нас назад.

Я ощущал беспокойство. Событие, как я надеялся, недолгое и относительно небольшого масштаба, переросло в полную проблем политическую игру и демонстрацию власти. Мне следовало бы сразу понять, что ничего не будет просто. Проходили конфиденциальные заседания, где различные царские канцелярии, отдел безопасности и почти все прочие правительственные ведомства выдвигали всевозможные доводы о предстоящих мероприятиях, потом шел обмен посланиями. О чем только не заходила речь; сначала хотели отвлечь царя от его затеи и лишить даже видимости управления, а кончилось все длительными прениями между различными министерствами касательно списка пассажиров, необходимых припасов и мебели и официального графика. Все оказывалось предметом споров. Однако Эйе взял в свои руки контроль над хаосом. Я не видел его после заявления Тутанхамона в храме, но казалось, что идею об охоте он поддерживает. Также было решено, что Анхесенамон останется в Фивах, представляя царя в управлении страной. Эйе тоже должен был остаться. До сих пор ничто в его словах и делах не показывало, будто он в каком-то отношении не поддерживает сделанное царем заявление.

Я беспокоился также и из-за мальчика. Нахт сказал, что исцеление продвигается очень медленно и ничего лучшего ожидать не следует.

— Принимай худшее, довольствуйся лучшим из имеющегося и принимай успех как самозванца, — нравоучительно заявил он, когда я побывал в его городском доме, чтобы осведомиться о состоянии мальчика. Тот походил на мумию в лубках и холщовых повязках, которыми мой старый друг пытался вылечить его ужасные повреждения. Я заметил, что следы стежков на его лице, к счастью, зарубцевались и начали заживать. Конечно, видеть несчастный не мог, но когда я заговорил с ним, то увидел в его лице понимание.

— Ты помнишь меня? — спросил я тихо.

Он кивнул.

— Мне нужно уехать, но я оставляю тебя на попечении этого господина. Его имя Нахт. Он позаботится о тебе до моего возвращения. Не бойся. Он хороший человек. А когда я вернусь, мы с тобой поговорим. Ты меня понимаешь?

В конце концов он медленно кивнул еще раз. Я больше ничего не мог сделать, лишь надеялся, вопреки всему, что мальчик будет еще жив, когда я вернусь в Фивы.

От воспоминаний меня отвлекли крики, недовольное блеянье и испуганное кудахтанье и негодующее кряканье — на корабль живьем грузили уток, кур и коз. Команды рабов перетаскивали сундук за сундуком, ящики и коробки с уже разделанным мясом, присыпанным солью. Носили и целые туши: в мягких, темных пластах мяса виднелись белые кости. Горы фруктов и овощей, мешки с зерном, серебряные тарелки, тонкие льняные скатерти, кубки и чаши… Казалось, мы отправляемся в гости к вечности. За всем присматривал надсмотрщик, величественно вышагивая между бригадами рабочих, отмечая погруженное в длинном папирусе, где тщательно перечислялось все, что только могло понадобиться в пути. Я представился и попросил его рассказать о грузах на судне. Он кивнул и жестом пригласил меня последовать за ним в кладовые.

— Здесь провизия только для царя и его свиты — то, что предназначено для солдат и слуг, грузят на другое транспортное судно, которое поплывет впереди царских кораблей и каждый вечер будет готовить к прибытию царя все необходимое, — объяснял надсмотрщик.

Внезапно он свернул между двух стражников и вошел в доверху набитую кладовую.

— А вот тут — царское снаряжение.

Он стоял, уперев руки в бедра, обозревая кладовую хозяйским взглядом. Бесшумно вошедшие слуги, с его разрешения и по его указаниям, принялись выносить все наружу.

Здесь находились четыре колесницы, был также представлен широкий выбор оружия — инкрустированные золотом и деревом ящики со стрелами, луками, копьями, кинжалами, метательными палками, кнутами. Не забыли и об отдыхе царя и о его комфорте: веера, стулья, походные табуреты, кровати, ящики, троны, балдахины, алебастровые светильники, алебастровые чашки для питья, золотые кубки, шкафы с церемониальными одеждами, охотничья экипировка, льняные одежды для торжественных случаев, драгоценности, ожерелья, косметика, притирания и масла. Все было отделано самыми дорогими материалами, вырезано из наилучших сортов дерева. Однако здесь, сваленные в кучи на причале, в темноте, освещенные лишь факелами, дрожавшими на прохладном ночном ветерке с Красной земли, все эти вещи выглядели скорее скарбом какого-нибудь бездомного бога. Столько всяческой ерунды ради такого короткого путешествия — неудивительно, что Анхесенамон ощущала, как ее душит тяжесть царской власти и всего этого золота.