— Почему бы вам как-нибудь ночью не составить мне компанию и не выяснить это самому? — предложил я. — Могу показать вам глухие закоулки и лачуги, где честные, но неудачливые люди поддерживают свое существование благодаря объедкам, которые мы выбрасываем, даже не думая. А еще я мог бы познакомить вас с некоторыми весьма успешными профессиональными преступниками, знатоками порока и жестокости, для которых люди — не больше чем товар. У многих из них есть богатые конторы в городе, а также красивые жены и дети, живущие в отличных домах в новых комфортабельных пригородах. Они закатывают щедрые обеды, они вкладывают деньги в земельные участки, но их богатство построено на крови. Я могу показать вам реальную сторону этого города, если вы этого хотите.

Поэт театральным жестом поднес свои короткопалые ручки ко лбу.

— Вы правы. Лучше я оставлю реальность вам. Я не могу выносить ее в больших количествах — да и кто может? Признаю, я трус. При виде крови мне становится плохо, я терпеть не могу глядеть на бедняков в их ужасной одежде, и даже если кто-нибудь случайно сталкивается со мной на улице, я начинаю вопить в страхе, что меня сейчас ограбят и изобьют. Нет уж, я предпочитаю оставаться в безопасной, хорошо воспитанной компании слов и свитков в своей уютной библиотеке.

— Даже слова в наше время могут оказаться не столь уж безопасны, — заметил еще один из гостей, стоявший позади всех, где навес отбрасывал самую прохладную тень. — Не забудьте, здесь присутствует стражник-меджай. А ведь Меджаи — тоже часть реальной жизни этого города. Она и сама не защищена от разложения и упадка, о которых мы говорим. — Он устремил на меня спокойный взгляд.

— А, Себек! Я как раз думал, не собираетесь ли вы к нам присоединиться, — сказал Нахт.

Мужчине, к которому он обращался, можно было дать около шестидесяти лет, у него были короткие с проседью волосы, не тронутые краской. Я отметил пронзительные серо-голубые глаза и печать недовольства жизнью в чертах лица. Мы обменялись поклонами.

— Я не считаю слова преступлением, — произнес я осторожно. — Хотя кое-кто может со мной не согласиться.

— Вот именно. То есть, по-вашему, преступлением является само действие, а не намерение или высказывание? — спросил он.

Остальные переглянулись.

— Да, это так. В противном случае мы все были бы преступниками и сидели бы за решеткой.

Себек задумчиво кивнул.

— Возможно, самое чудовищное — это человеческое воображение, — сказал он. — Ни одно животное, насколько я понимаю, не страдает от мук воображения. И лишь человек…

— Воображение способно побудить к действию как самое хорошее в нас, так и самое худшее, — согласился Хор. — Уж я-то знаю, что мое хотело бы сделать с некоторыми людьми!

— Ваши стихи сами по себе достаточно мучительны, — съязвил архитектор.

— И именно поэтому цивилизованная жизнь, нравственность, этика и так далее имеют значение. Мы наполовину просвещены, но наполовину остаемся чудовищами, — настойчиво сказал Нахт. — Мы должны основывать свою вежливость на разумности и взаимной пользе.

Себек поднял свой кубок.

— За вашу разумность! Желаю ей всяческих успехов!

Его тост был прерван ревом, донесшимся снизу, с улицы. Нахт хлопнул в ладоши и крикнул:

— Пора!

Все, кто был на террасе, поспешили к парапету, и компания рассеялась в стремлении занять места, откуда открывался лучший вид на праздничное действо.

Возле меня возникла Сехмет.

— Отец, отец, пойдем, не то ты все пропустишь!

Она потащила меня прочь. По улице вновь прокатилась широкая волна ликования, подобная грому; все дальше и дальше катилась она по толпам, запрудившим сердце города. Нам открывался превосходный вид на открытое пространство перед стенами храма.

— Что там происходит? — спросила Туйу.

— Царь и царица ждут в храме нужного момента, чтобы появиться и приветствовать бога, — сказал Нахт.

— А что там, в храме?

— Тайна внутри тайны, покрытая тайной, — ответил он.

Туйу искоса бросила на него раздраженный взгляд.

— Это все равно что вообще ничего не сказать, — отметила она, совершенно справедливо.

Нахт улыбнулся.

— Там находится совершенно новое сооружение — Колонный зал. Его только-только закончили после многих лет работы. На всей земле не существует ничего подобного. Его колонны вздымаются до небес, и они целиком покрыты резьбой и удивительными изображениями царя, приносящего жертвы, а крыша разрисована бесчисленными золотыми звездами, посреди которых изображена богиня Нут. За этим залом расположен просторный Солнечный двор, окруженный множеством высоких, стройных колонн. А дальше нужно идти через множество входов, проходя дверь за дверью, а полы поднимаются все выше, а потолки опускаются все ниже, а тени сгущаются все гуще и гуще — и все это ведет в сердце всего сущего: в тайный склеп бога, где его будят на рассвете, кормят самой лучшей пищей, одевают в самые роскошные одежды, а потом укладывают спать на ночь. Однако входить туда позволяется лишь очень немногим жрецам и самому царю, и никто из них не может даже говорить о том, что они видели. И ты тоже не должна никогда говорить о том, что я только что тебе рассказал. Потому что это великая тайна. А великие тайны влекут за собой великую ответственность. — Он строго посмотрел на девочку.

— Я хочу увидеть все это! — Она улыбнулась широкой, самоуверенной улыбкой.

— Ты никогда этого не увидишь, — внезапно сказала Сехмет. — Ты же всего лишь девочка!

Нахт все еще думал, как на это ответить, когда трубы разразились оглушительными фанфарами; по этому сигналу ряды жрецов, все как один, упали на колени в мелкую пыль, а солдаты встали навытяжку, сверкая наконечниками копий и стрел на безжалостном солнце. Затем из тени огромной стены, ограждавшей храм, возникли две маленькие фигурки: они сидели на тронах, несомых сановниками и окруженных чиновниками и их помощниками. В тот момент, когда царственные фигуры явились из тени на свет, яркие солнечные лучи упали на их одежды и высокие короны, и те засияли ослепительным блеском. Полная тишина воцарилась над городом. Даже птицы умолкли. Началась самая важная часть праздничного ритуала.

Однако первые несколько мгновений ничего не происходило, словно царская чета прибыла слишком рано, и никто еще не придумал, чем бы их занять. Держатели царских зонтов достали свои орудия и укрыли правителей кружками тени. Затем из конца улицы донесся рев, возвещая прибытие бога в его золотой раке, покоящейся на плечах носильщиков, и процессия медленно и торжественно обогнула угол, возникнув в яркой вспышке света. Царственные фигуры сидели в ожидании, похожие на куклы — разряженные, деревянные и маленькие.

Бог приближался. Перед ним шли высокопоставленные жрецы, распевая молитвы и заклинания, вокруг толпились акробаты и музыканты, позади вели белого жертвенного быка. Наконец царь с царицей поднялись на ноги: Тутанхамон, Живой образ Амона, и рядом с ним Анхесенамон.

— Она выглядит испуганной.

Я опустил взгляд на Сехмет, потом вновь посмотрел на царицу. Моя дочь была права. Если отвлечься от атрибутики власти — короны и пышных одежд, — было видно, что жена правителя нервничает.

Краем глаза я заметил, как над плотной толпой, стоявшей под зонтами, чтобы уберечься от яркого солнечного света, возникло несколько фигур, поднятых другими фигурами — так поднимают акробатов на сомкнутых руках, — затем быстрые движения, мелькание что-то бросающих рук, и в воздух по высокой дуге взмыли маленькие темные шарики, следуя над головами толпы по неумолимой траектории к стоящим царю и царице. Время, казалось, растянулось и замедлилось, как бывает в последние секунды перед катастрофой.

Череда ярко-красных всплесков внезапно взорвалась на безукоризненно чистых одеждах правителей и на земле вокруг них. Царь, пошатнувшись, отступил назад и осел на трон. На бесконечное мгновение все остановилось в безмолвии и в глубочайшем шоке. А затем мир раскололся на тысячу осколков в шуме, хаосе движения и воплей.