…Под кустом я нашел две лунки, едва успевшие подернуться льдом. Продавив ногой прозрачную корку, начал ловить. Помня о довольно сильном течении, заранее привязал две мормышки: одну, небольшую серую «капельку» – на конце лески, а другую, совсем крохотную с латунной оболочкой – в двенадцати сантиметрах выше первой. Вначале опустил снасть в ту лунку, что была подальше от берега. Поиграл мормышками у дна, вполводы и у поверхности. Ничего. Закинул в лунку у самых кустов. Глубина оказалась сантиметров пятьдесят.

Стал плавно покачивать мормышкой, поднимая удочку. Вдруг резкий рывок, и в воздухе затрепетал обрывок лески. Вот это да. Щука? Голавль? Крупный окунь? Дрожащими руками привязал последнюю из светлых мормышку (она была в никелированной полусфере) и продолжил игру на разных глубинах. Но тщетно. Надо было куда-то переходить.

Увидел дорожку следов вдоль берега. Они привели меня к другим свежим лункам, черневшим возле береговой ложбинки, куда, помнится, летом пригоняли скот на водопой. Здесь на изрытом копытами мелководье могли стоять окуневые стаи. Однако и тут меня ожидала неудача – ни одной поклевки!

Решил обследовать другой, обрывистый и сплошь заросший кустарником берег. К нему и отправился. Просверленных лунок вдоль него было множество, но никто из рыболовов здесь почему-то не ловил. Странно! По перволедью рыбу обычно ищут возле берега. Тщетно поиграв мормышкой на глубине в 3–4 метра напротив притопленных кустов, я стал искать чистые прогалы и облавливать лунки у самой береговой кромки. В одном месте посчастливилось найти сразу три лунки, просверленные вдоль зарослей пожухлой осоки. В первой же увидел много мальков уклейки. «Где малек, там и хищник», – подумал я, но разные способы игры не дали никаких результатов. Задумался: «В чем дело? Я наткнулся на первую лунку неожиданно и, возможно, подшумел осторожную рыбу на мелководье – глубина-то здесь не больше полуметра». Теперь, стараясь как можно меньше скрипеть настом, подкрался к другой лунке. Опустил мормышку на дно и размеренными плавными движениями повел ее к поверхности.

И вдруг кивок согнулся так, будто произошел зацеп. «Эх, последняя светлая мормышка пропала!» – с досадой подумал я. Но тут меня осенило: «А ведь это поклевка!» Коротко и резко взмахнул рукой, делая подсечку. Удильник пригнулся. На леске ходило что-то солидное, но я сдержал напор рыбы. Продолжая вываживать, подвел ее к лунке, из которой тут же выплеснулась вода. И вот на лед вывалился большущий окунь. После маленьких плотвичек в уловах местных он мне показался огромным, а тянул он примерно на полкило!

Я отбросил горбача подальше, чтобы он не пугал своими шлепаньями по льду еще не пойманную рыбу. И опять без лишних движений, с затаенным дыханием опустил мормышку с мотылем в ту же лунку. На этот раз поклевка обозначилась плавным размашистым подъемом кивка. И еще мерный горбач лежит на льду. После второго долго не клевало, и я отправился к третьей лунке. Тут кивок согнулся сразу, как только мормышка оторвалась от дна, и третий окунь, по весу не уступающий предыдущим, пополнил мои трофеи. После чего клев совершенно прекратился.

Впрочем, своей спонтанной рыбалкой я был очень доволен и не собирался дальше мерзнуть в легкой одежонке. «Самое время смыться», – вспомнил я, не помню чью, мудрость. Смотал удочки и направился по тропке мимо рыболовов. Старик, наделивший меня мотылем, окликнул, спросил:

– Ну что, паря, как там?

Я показал ему увесистый пакет, сквозь который просматривались горбачи.

– Вот это окуни! – Рыболовы кинулись рассматривать мой улов.

Двое из них быстро собрали удочки и заторопились к береговому ивняку.

– Чудно! – воскликнул старик. – Вчерась я ловил там – хоть бы что клюнуло!

Я пожал плечами и, не удержавшись, сказал: «Шуметь не надо!»

Как-то я случайно оказался на даче в Полушкине у одного московского поэта в окружении его и моих друзей. Рубленная из бревен изба стояла на поляне в углу соснового леса, за которым поблизости протекала Москва-река. У поэта был день рождения.

Первым, на что я обратил внимание, когда вошел в сени, была короткая бамбуковая удочка с довольно грубой, но аккуратно намотанной на мотовильце оснасткой. Она сиротливо стояла в углу и отчасти покрылась паутиной. Большой пластмассовый поплавок и крючок № 8, привязанный обычным, не рыбацким узлом, говорили о том, что рыбалкой баловался неопытный рыболов. Плохо зажатая свинцовая дробинка, съехавшая к крючку, и леска диаметром 0,2 мм завершали оснастку.

Увидев проявленный мною интерес к удочке, хозяин мимоходом бросил:

– А, племянник Васька забыл свою «пионерку», он тут ею летом ершей промышлял. Я сам-то не рыбак.

После затянувшегося за полночь застолья захотелось утром пройтись по лесу, подышать лесным, настоянным на хвое воздухом. И как-то незаметно я оказался у реки.

Ярко светило солнце. Несмотря на стоявшие до этого сильные морозы, по руслу река не замерзла, видимо, течение в этом месте было очень сильное. Вдоль береговых кустов, где стояла прочная полоса льда, рыбачили несколько рыболовов. Когда я спустился с высокого берега, то увидел, что они ловят на мормышковые удочки окуня и плотву. «Эх, что ж Серега не предупредил, что река тут близко, – подумал я с огорчением, – взял бы удочки, половил в удовольствие. Погода-то прелесть!»

Поговорив с рыболовами и узнав, что окунь хорошо ловится на блестящую мормышку на границе быстрого и медленного течения, а плотва лучше клюет в заводинах за ветвями кустов, я стал направляться по льду, чтобы поудобней выйти на берег, и вскоре наткнулся на несколько лунок, просверленных вблизи бегущего с обрыва ручья. В чистой воде ручьевой промоины колыхались ярко-зеленые водоросли, а над ними сновала стайка мальков. Понаблюдав за рыбешками, я обнаружил, что они временами чего-то пугаются, резко шарахаясь в сторону. Мальки были размером всего по два-три сантиметра, а значит, вблизи в засаде мог притаиться хищник. И тут меня осенило. «Ведь можно взять «пионерку» из избушки, а блесенку сделать из фольги от шоколада. Она лежала на столе (шоколадом мы закусывали коньяк).

Решение пришло мгновенно. Забыв про плохое самочувствие, я на всех парах стал карабкаться в гору и вскоре оказался на просеке, которая быстро привела меня к дачному участку.

Мои товарищи к тому времени уже изволили завтракать. Их окружало безмолвие, нередко характерное для собравшихся творческих личностей, особенно если накануне вся творческая энергия была выплеснута сполна. Поэт, художник, музыкант и артист даже не задали мне ни одного вопроса, но проводили меня несколько недоуменным взглядом, когда я у них из-под носа стянул шоколадную фольгу, при этом ничего не захватив с накрытого стола. Выбежав в сени, я схватил удочку, замешкался и крикнул:

– Ждите меня с рыбой, сейчас ухой будем оттягиваться! – и был таков.

Решение было простое. Я обмотал верхнюю часть крючка и сдвинутое к нему грузило фольгой, затем сплюснул ее и даже слегка выгнул по подобию магазинных блесен, предназначенных для отвесного блеснения окуня. Опыт такой ловли у меня уже был. Я вспомнил, как мы с другом Славой в детстве ловили таким образом окуня на Царицынском пруду. Тогда привязанную к ивовому прутику леску с псевдоблесной мы опускали на струю воды, которая вытекала из трубы, лежавшей под земляной перемычкой между прудами. Фольга, имея хорошую парусность, при ослаблении лески прекрасно играла на течении. Искрясь на солнце, она хорошо привлекала окуней. Если же блесна уходила в сторону от потока, она начинала привлекательно переваливаться с боку на бок и медленно тонуть. Этого только и ждала стайка окуней, которая на перегонки бросалась за добычей.

Спустившись к Москва-реке и найдя примеченное место, я размотал удочку и опустил в промоину приманку; длина «пионерки» позволяла это сделать. Течение ручья стало увлекать ослабленную леску под лед. Проводка – поклевки не последовало. Я сделал короткий, нерезкий взмах и еще дальше отпустил леску. И вдруг как будто что-то повисло на конце снасти или произошел зацеп. Я на всякий случай сделал подсечку и, к большой радости, вытянул на лед стограммового окунька. Последующие проводки принесли еще пяток окуней.