— О чем это вы замечтались здесь, на верхотурье? Нашли место!

Таня хотела было отрезать, что мечтать ей не о чем, но Артем продолжал так же сердито:

— Уж сколько дней работаете вы, Таня, как заведенная, без души!

— А что я… задание не выполняю? — обиделась Таня.

— Не в этом только дело, Таня.

— Тяжело мне…

— Ничего не поделаешь: у меня, к примеру, жизнь тоже далеко не малина!

Таня, украдкой взглянув на него, заметила, как осунулся Артем, хотя он держался попрежнему подтянуто.

Они пошли домой вместе. Артем начал рассказывать, что жизнь у него полетела «кувырком». После сумасбродного ухода Веры с работы они так крупно поговорили, что молодая жена ушла к родителям…

— Бывает, что и завернет иногда к нам, — она, видите ли, гуляет для здоровья! Все записочки мне оставляет: признай, мол, свою ошибку — «и все будет попрежнему…» А я за собой никакой ошибки не вижу, каяться мне не в чем.

Таня вздохнула и подумала вслух:

— Таким людям, как Вера, вообще жить легче.

— То-то и оно, что нет! — оживился Артем и даже почему-то перешел на шепот: — Старушка моя, да и я сам вижу, что Вера только храбрится. Дома ей скучно, и у мамаши ее характерец, что называется, семь пятниц на неделе: сегодня пожалеет, приласкает, а завтра булавки втыкать начнет.

Артем помолчал и добавил просительно:

— С вами, Таня, дружба у нее порвалась, и это ее удручает. Если бы вы с ней поговорили, а?

— Не знаю, Артем, — сказала Таня грустно, — сумею ли… Тяжело мне.

В тот вечер Юрий Михайлович пришел домой пораньше. Ксения Петровна прихворнула и теперь лежала, легонько охая и капризничая.

— Как нелепа жизнь! — вздыхала она, нюхая нашатырный спирт. — Ты слышишь меня, Юра?

— Да, мама.

— Наша Таня бродит сама не своя, побледнела, высохла вся… и все-таки хороша! И, боже мой, почему бы ей было не полюбить тебя, хорошего человека? Были бы вы вместе, были бы счастливы. А она только вышла замуж и вот уже мужа лишилась, несчастна, разбита… А возможность счастья была вот здесь, рядышком…

— Мама села на своего конька!

— Ну да, другого у меня и быть не может. Только и мечтаю об одном (голос ее задрожал), чтобы, уходя из этого мира, оставить тебя и Сережу счастливыми.

Потом она задремала. Сережу спал. Юрий Михайлович разложил на просторном столе свои расчеты и записи. Собственно говоря, все было решено, части и детали его нового серийного танка уже пущены в производство, но он после удачи стал еще более придирчив и беспокойно изучал все материалы, которые по его требованию посылались из Москвы и из области. Материалы, которые он получал, говорили ему о том, что, потеряв надежду на молниеносную войну, немцы будут искать новые средства, усиливать, совершенствовать свою броневую силу. Он был уверен, что в недалеком будущем придется встретиться с новыми немецкими танками, и потому ему хотелось, чтобы его «ЛС» скорее сошел с конвейера.

Юрию Михайловичу захотелось «помузицировать», но было уже поздно, да и в эти первые дни после несчастья в семье Лосевых он не брал скрипку в руки. Он стал читать стихи Маяковского:

«Глубочайшая глубина»! — повторил про себя Юрий Михайлович. — Да, мирный труд для счастья родной земли — есть ли для коммуниста радость глубже, есть ли высота выше?.. Скорей бы только, скорей дожить до этой поры!..

И Юрий Михайлович решил завтра на заседании партийного бюро резюмировать свой доклад требованием закончить строительство цеха сборки не к 21-му, как предполагалось по уже ускоренному во времени плану, а на неделю раньше, то есть к 14 февраля.

Возвращаясь после ночной смены, Таня столкнулась с Верой, которая словно ждала ее у дверей проходной.

Таня холодно ответила на приветствие, и пошла было своей дорогой. Но Вера, не отставая, так жалобно и горячо заговорила о своих переживаниях и страданиях, что лед в душе Тани понемножку пошел трещинами. «Столько несчастий кругом! Надо быть милосерднее», — подумала она. И тут Вера, будто читая мысли Тани, заглянула ей в лицо:

— Танечек, милая, как ты изменилась… И до чего же У меня сердце болит за тебя! — и она быстро обняла Таню. — Теперь ты меня лучше и скорей поймешь, потому что сама страдаешь. Все-таки личное в человеке — это все! Личное всего сильнее. На словах-то все готовы его затоптать, как старую ветошку, и все говорят, что надо поступаться «своим, личным, мелким» (она явно передразнивала кого-то), а ну-ка отними, отними у них личное счастье — они сразу побледнеют, похудеют, станут ходить как в воду опущенные, свет им не мил… и работа из рук валится!

Последнюю фразу она выкрикнула даже с торжеством. Верочка шагала с таким видом, будто какая-то досадная преграда рухнула на ее пути.

— А главное, противно, что все врут, притворяются, строят из себя героев, — продолжала усмехаться она.

— Кто «строит героев», кто «притворяется»? — резко спросила Таня. Запах одеколона от румяной Верочкиной щечки, круглые букольки, муфта с помпошками — все в ней вдруг показалось Тане неестественным и оскорбительным. — Пожалуйста, не воображай, что если у меня горе, так я буду потворствовать твоему… твоей…

Таня не могла подыскать слова и, гневно отмахнувшись, побежала к своему крыльцу.

— Ну и пожалуйста, не очень нуждаюсь… — пробормотала Верочка и отбросила носком ботинка снежный комочек.

Он откатился. Верочка побежала к краю панели и с силой отбросила комочек дальше, на шоссе, где, взметая голубую пыль, торопливо неслись машины.

— Вот тебе, вот! — мстительно приговаривала Вера и тут заметила неподалеку приземистую и широкоплечую фигуру Игоря Чувилева.

По выражению его лица и движению, каким он засунул руки в карманы черной шинели, Вера сразу поняла, что он все видел и слышал…

«А они ведь с Татьяной в одной смене работают… «Войско Артема»! — раздраженно и горько вспомнила Вера.

— Ты с чего это на дороге стал? — вспыхнула она. — Да и здороваться надо… с теми, кто старше тебя!

— Вы не старше меня, — отрезал Игорь, — вы Артема Иваныча подвели, он из-за вас страдает, стыдится, вот что!

— Невежа! — крикнула вслед Вера.

Прохожие оглядывались на нее. С ненавистью проводила она глазами черную фуражку Игоря, скрывшуюся за углом, и, глотая слезы, продолжала свое гулянье. Но все ей стало противно: и улица, и прохожие, и сама она впридачу.

Всхлипывая сквозь зубы, Вера остановилась на перекрестке, раздумывая, куда ей сейчас итти: к матери — в «старый дом», или на квартиру Сбоевых — в «новый дом»? Ей никуда не хотелось итти, ей даже показалось, что у нее вообще никакого дома нет.

«Боже ты мой! — подумала она. — Ну неужели все так скверно складывается только потому, что я ушла из цеха?»

Она решила все-таки итти к Сбоевым, хотя бы для того, чтобы пожаловаться Артему на Игоря, «нахального мальчишку», которого он «недопустимо избаловал». Артем сейчас должен быть дома, вот она ему и расскажет об этом возмутительном случае!

Но рассказывать было некому: Артем, вернувшийся домой после ночной смены, спал крепким сном и не слыхал, как Верочка сердито ходила по комнате. Ей стало скучно. Но это продолжалось недолго — пришла бабушка Таисья.

— А! Пожаловала, пташка залетная! Муж-то все глаза проглядел, тебя поджидаючи… Хоть и вертоголовая ты, а, как-никак, мужняя жена!