Павла Константиновна сидела в своем кабинете одна. В зеленоватом свете абажура ее лицо казалось прозрачно-бледным, только темные глаза светились навстречу Соне знакомой с детства, доброй, все понимающей улыбкой.

Кузовлева выслушала Соню не прерывая, а потом заговорила неторопливо, как бы раздумывая вслух:

— Итак, ты недовольна собой как в истории с Виталием Банниковым, так и по отношению к Наде. Да, ты имеешь на это основания. Ты должна была бы поступить иначе? Да. Ты страдаешь, что тебя постигла неудача? Понимаю. Но когда волнуешься из-за того, что я и парторг Пластунов из-за этих неудач стали меньше доверять тебе, — в этом ты ошибаешься!

— Но в неудаче я считаю себя виноватой! — страстно сказала Соня. — Оттого мне так и тяжело, что я, секретарь комсомола, не могла найти, не сумела продумать…

— А откуда это следует, что только ты, секретарь комсомола, должна  о д н а  все находить и только  н а  с е б я  надеяться? — подчеркивая отдельные слова, спросила Павла Константиновна, — Вот в этом-то и есть главный корень твоей неудачи… да, да. Сумей дать большевистски верное направление каждому делу, сумей вдохновить на это коллектив — и пусть он действует! Больше верь в силы и способности людей, не воображай себя единственным силачом в артели!.. Ты возмущена Виталием Банниковым и поражена тем, что я ласкова с ним… ведь так?

— Так… — смутилась, краснея, Соня.

— А между тем в этом, как ты выразилась, одичалом парнишке есть свое зернышко, из которого могут подняться добрые ростки.

— Зернышко?

— Да. Вот послушай… — И Павла Константиновна рассказала, как Банников, не состоя в подпольной организации, но чувствуя, что в лесах и в городе идет беспощадная партизанская война с врагом, оказывал мелкие услуги партизанам.

— Например, немаловажное значение имело для наших людей проверить, не стоят ли где поблизости немецкие патрули и вообще подозрительные люди. Однажды Петр Тимофеич Сотников нес взрывчатку железнодорожникам и чуть не напоролся на целый взвод гестаповцев, которые обязательно обыскали бы его, а Виталий знаком предупредил его, завел в какой-то подвал, и все обошлось благополучно.

— А я этого и не знала, Павла Константиновна!

— Полезно узнать. И, представь себе, у этого парнишки было чутье! Никто его не наставлял, а он, ненавидя фашистов, чутьем узнавал людей, которые били врага. И разве мы, подпольщики, могли бы бороться, если бы не чувствовали, что нас окружают массы, всей душой сочувствующие нашей активной борьбе за Родину? Виталий, мой бывший ученик, был одним из этих многих незаметных помощников. Вот об этом «зернышке» и надо помнить.

— Но почему, Павла Константиновна, он такой странный?

— Ах, дружочек мой, в душе людей, на два года отставших от советской жизни, надо отделить зернышко от шелухи. Есть люди, помешавшиеся на мысли о своих страданиях, о перенесенном ими страхе и ужасах, что, по их мнению, дает им право на какое-то особое отношение к ним. С кого-то, мол, спрашивайте, а меня пока что оставьте в покое, — я страдал, я мучился, мне даже с вас, счастливых, кое-что причитается!.. Вот и у Виталия тот же заскок, и это надо преодолеть в нем. Они — о страданиях, а мы — к созиданию таких людей должны притянуть. Нет противнее вида «страдальца», который требует «доплатить» ему по «счету» его слез! У меня уже был разговор с Виталием по этому поводу, но, признаюсь тебе, Сонечка, я одна не надеюсь переломить в нем, как и в других, эти настроения! Мы, горком партии, ждем помощи и надеемся на вас, на комсомольский коллектив. Понятно?

— Да, Павла Константиновна. Вот и с Надей что-то не ладится — ленится.

— А я думаю, что Надя просто девушка, которой надо помогать найти себя. Учти, Соня, что есть люди, которым надо многое, так сказать, «придать», чтобы помочь им повзрослеть скорее. Твоя сестра из их числа. Научись требовать с нее, соединяя строгость с терпением, с терпением и выдержкой, душа моя. Кстати, почему ты упорно держишь Надю в своей бригаде? Попробуй-ка, переведи Надежду в другую бригаду, в которой, к тому же, у девушки не будет ни одного знакомого человека. Опять же, как и в отношении Виталия, соедини человека с коллективом и вообще не стремись всюду и всех опекать, а, напротив, пробуждай у молодежи инициативу, смелость и выдержку, выдержку, мой друг! А выдержкой ты как раз обладаешь, я ведь знаю… мне Пластунов о твоей лесогорской бригаде много рассказывал!

— Неужели? — искренне удивилась Соня и благодарно подумала: «Как он все помнит… Добрый, хороший человек!»

— Ну как, полегче тебе стало? — с улыбкой спросила Павла Константиновна, когда беседа уже подходила к концу.

— О, еще бы! — горячо сказала Соня, глядя на свою бывшую учительницу большими, ясными глазами. — Я никогда не забуду, как вы помогли мне сегодня!

Павла Константиновна подвела Соню к окну и, слегка раздвинув темные занавеси, указала на высокие леса вокруг Дома специалистов:

— Ты этот дом восстанавливаешь, Соня?

— Да, этот. Мы любим говорить: «Вставай, наш город!»

— Вставайте, люди! — торжественно добавила Павла Константиновна. — Вставайте, люди!

Перевести Надю в другую бригаду не представляло никакого труда, — люди были всюду нужны.

Недели не прошло, как Соня почувствовала перемену в сестре. На работу Надя собиралась быстро и торопливо шагала по улице, не останавливаясь даже около афиш кино.

— За тобой не угонишься, Надюша! — пошутила Соня.

— У нас в бригаде строго… гм… строже, чем ты со мной была.

— Да ведь иначе и нельзя, сама видишь, Наденька. Надо восстановить нормальную советскую жизнь десятков тысяч людей… и как можно скорее, — ведь этого каждому хочется! Ты представляешь, что такое, например, час рабочего времени?!

— Час рабочего времени?.. Ну, час и есть час.

— Нет, Наденька! — усмехнулась Соня. — Час — это значит: ни одной пустой минутки! За час, например, мы закончим бетонирование большого гнезда для станка. За час на городской стройке мы выложим стену до оконных проемов. Ты запомнила, что ты сделала за час в твоей бригаде, например, вчера?

Надя начала вслух вспоминать, а потом произнесла, обратив к старшей сестре голубые изумленные глаза:

— А знаешь, Соня, об этом я еще никогда в жизни не думала!

Скоро у Нади вошло в привычку рассказывать старшей сестре, «что было в нашей бригаде» за день. Часто Надя советовалась с Соней по поводу разных случаев и затруднений в новой бригаде. Соня разъясняла и советовала, а сама думала:

«Павла Константиновна говорит, что таким натурам, как Надя, следует «придать» то и это. Но ведь и мне сколько «придали» на Урале!.. Сколько хороших людей помогали мне, делились своими знаниями и опытом! И я должна все данное мне и усвоенное мной передавать другим. «Сначала передай, а потом требуй», — говорит Павла Константиновна. Да, да, нужны терпение, выдержка, умение находить «зернышко» в каждом деле!»

Директор Кленовского завода Николай Петрович Назарьев сидел в своем «кабинете», говоря проще — в клетушке с одним окном. В одноэтажном бараке, разделенном перегородками, пока, до лучших времен, пребывала вся заводская «троица»: угловую клетушку занял Николай Петрович, среднюю — парторг Пластунов, третью — бюро комсомола, а самую просторную занял завком.

В «кабинете» Николая Петровича было холодно и тесно. Печурка дымила. В оконце хлестала метель. Накануне шел снег с ветром, и к ночи город уже погрузился в белую мглу бурана, который и утром не утих.

Оконце, доверху запорошенное снегом, скупо пропускало свет. Николай Петрович включил маленькую лампочку под самодельным абажуром из синей бумаги, закутался поплотнее в пальто и продолжал читать. Он обладал счастливой способностью работать в самой убогой обстановке так же сосредоточенно, как и в прекрасном, удобном кабинете.

Николай Петрович читал письмо, полученное с Урала, от директора Лесогорского завода Михаила Васильевича Пермякова. Во время эвакуации Кленовского завода в Лесогорск Николай Петрович был заместителем Пермякова. Пока старый Лесогорский завод и сорванный бурей войны с родной почвы молодой Кленовский завод, питомец сталинской пятилетки, «приживались» и срабатывались вместе, прояснялись и менялись к лучшему и взаимоотношения «коренного уральца» — старого директора Пермякова и его «пришлого» заместителя. Расстались они друзьями, глубоко уважающими и понимающими друг друга. Обо всем этом Николаю Петровичу было приятно вспоминать, и его длинное, худое лицо нет-нет да и хорошело от совсем молодой и довольной улыбки.