— Что? Говорил я, что Пластунов тебя примет, — и вот, принял! — торжествовал Чувилев. — Да еще смотри, как он сказал: «Выйдет из тебя крепкий, заводской человек!..» Видишь, как он доверяет тебе!
— Мне всегда все доверяли! — гордо произнес севастополец.
— И ты всегда слово держал? — вопросительно промолвил Чувилев.
Севастополец вдруг обиделся:
— Это ты в каком смысле? Сомневаешься? Если бы ты с Максимом Кузенко мог познакомиться, он бы тебе рассказал, как я слово держу!
— Эка ты! Да разве я…
— И здесь, на заводе, я ничего не завалю, не воображай! Ты меня еще мало знаешь, вот что!
— Стой… С чего ты так расстроился? Я как раз это самое и думал… Уж скажу тебе напрямки: я о тебе так и думал!
Чувилев помолчал и добавил тихим и настойчивым голосом:
— А мы ведь и из-за тебя опозорились…
И Чувилев торопливо рассказал, как с первых минут встречи он начал сочувствовать севастопольцу и как потом все боялся огорчить его замечаниями по работе. Игорь Семенов сидел молча, и только его короткие, тихие вздохи показывали, как сосредоточенно вслушивался он в каждое слово товарища.
— Да! — глубоко вздохнул он. — Теперь уж ты меня… брось жалеть, а лучше надейся на меня!
— Вот и здорово! — обрадовался Чувилев и предложил: — А ну, полезем спать!
— Есть.
Как заговорщики, они бесшумно перелезли в комнату.
Растянувшись на постели, Игорь Семенов хотел было еще что-то сказать, но сон прикрыл его широким и теплым крылом.
Утром Чувилев заметил, что у Игоря на работе было такое выражение лица, будто он, оглядывая свой токарный станок, что-то выпытывал у него, как у живого.
— Ты что? — как ни в чем не бывало, спросил Чувилев.
— Да вот я думаю, в чем тут штука… как бы скорей научиться работать… ну вот, как ты… — с озабоченным лицом ответил Игорь Семенов.
— Обыкновенное дело, — сказал Чувилев почти равнодушным тоном.
Он остановил станок и подошел к товарищу.
— Значит, так… — начал он. — Берешься ты за работу в общем правильно, только вот сил не жалеешь…
— А зачем же их жалеть, если я работаю?
— Эге-ге… Да ведь их надо на весь день распределить и работать так ровно, чтобы и к концу смены не выдыхаться. Ну вот, смотри. Ты, чтобы рычаг повернуть, налегаешь на него, вот этак… у тебя и грудь, и плечи, и локти — все в ходу, все утомляется. А надо браться легче, вот так… Смотри! — И Чувилев свободным движением руки, чуть шевельнув плечом, повернул рычаг. — А как ты деталь снимаешь?.. А ну, сними, сними… Ой, можно же лучше снять! Гляди!
Чувилев опять тем же экономно-мягким движением снял деталь. Он еще кое-что показал своему ученику, и каждое движение бригадира казалось севастопольцу удивительно красивым и разумным.
— Ты учишь, как Максим Кузенко меня стрелять учил, — вспомнил Игорь Семенов.
— Да ну-у?! — вдруг хохотнул Игорь. — Вот новость-то сказал!
— С чего ты развеселился, бригадир? — спросил, подходя, Артем Сбоев.
Его острые глаза сразу заметили что-то хорошее на чувилевском участке. Чувилев передал ему слова севастопольца.
— Это ловко! — одобрил Артем. — Если будешь хорошо работать, товарищ Семенов, ты еще другое поймешь!
— А что еще?
— Что еще?.. — и Артем хитро усмехнулся. — А вот что: ты у себя на передовой в немца стрелял, но и он тебя мог достать, а отсюда ты в немцев будешь каждый день палить, а он тебя уж достать не сможет.
— Действительно! — согласился Семенов и, понизив голос, проговорил, кивая вслед инженеру:
— А Артем, наверно, сильный человек! И знаешь, мне он нравится, честное слово!
— У-у! — восхищенно протянул Чувилев, гордясь своим любимцем. — Артем — это, знаешь, такой человек, такой… — и Чувилев, не найдя слов, с тем же гордым кивком включил опять свой станок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ТОВАРИЩ ТЕРБЕНЕВ ТЕРЯЕТ КЛЮЧ
В конце июля вечером у крыльца общежития затарахтел грузовик. Дедушка Тимофей, весь серый от пыли, торопливо вошел в комнату, держа в руке почтовую посылку, похожую на большой, толстый пакет.
— Эй, ты… севастопольская душа!.. Получай посылку с фронта, на твое имя!
Дрожащими руками севастополец принял посылку и впился в нее глазами и даже зачем-то понюхал грубый серый холст. Потом вынул из-под бечевки помятый конверт и отчаянно крикнул:
— От Иннокентия Петровича!
С какого же фронта он тебе пишет? — засуетился любопытный Сережа.
«Милый Игорь!.. Пишу тебе уже с другого участка фронта. Здоров, работы много, — вполголоса, задыхаясь от волнения, читал письмо Игорь Семенов. — Ездить приходится много, и потому боюсь потерять вот эту папку с фронтовыми зарисовками сорок первого года. Посылаю ее в Лесогорск, под твою охрану. Поглядывай, друг пулеметчик, за моей квартирой (если она не занята), очень прошу тебя — сохрани этот альбом. Уж ты-то знаешь, как он мне дорог, да и тебе тоже. Как ты живешь, как работаешь? Надеюсь — хорошо, как полагается военному человеку. Не знаю, когда увидимся, пиши мне о твоей новой жизни. Крепко обнимаю тебя.
Твой И н н о к е н т и й Р а к и т н ы й».
— Под мою охрану выслал! — важно произнес севастополец, прижимая в груди пакет в грубом сером холсте. — Запру его в тумбочке. Но это все-таки ненадежное место, — вслух размышлял он. А ведь ключа-то я тогда так и не добился! — вдруг вспомнил севастополец, сердито ударяя себя по лбу. — О чем я думал битый месяц? И зачем я не искал этого… как его?..
— Тербенева. Но Тербенев ведь часто ездит в область. Вот и теперь он опять ездил и опять приехал, — объяснил Сережа.
— Приехал?! Сегодня же разыщу его!
Но ни в обеденный перерыв, ни утром, после смены, оба Игоря не могли разыскать заместителя директора Алексея Никоновича Тербенева. Они узнали только, что в четыре часа назначено совещание у директора и Тербенев будет там.
— Заседают они или еще не начали, как по-твоему? — спрашивал севастополец Чувилева, подходя к дому заводоуправления и вглядываясь в мелькающие в большом окне фигуры.
— По-моему, еще не начали, — ответил Чувилев. — Вон Тербенев сидит, в светлом костюме… вот он в нашу сторону глядит.
Чувилев приподнял фуражку и поклонился. Но Тербенев в этот миг повернулся к улице широкой спиной.
…Алексей Никонович удачно съездил нынче в область. Решительно все сошло прекрасно: и беседа его с секретарем обкома, и беседы в тресте, и выступление на совещании хозяйственников. Приятно было вспомнить и то, как он, Тербенев, держался на этом совещании. О родном его Лесогорском заводе, который просто неузнаваемо вырос за время войны, было сказано немало похвальных слов. А представитель треста назвал Тербенева «одним из обещающих молодых руководителей нашей индустрии». На совещании Тербенев, не моргнув глазом, выслушал эти лестные слова. Но здесь, дома, он уже не мог удержаться, чтобы не рассказать об этих приятных минутах. Увидя входящего в кабинет Артема Сбоева, он призывно кивнул ему. С Артемом он учился в школе, почти в одно время с ним вступил в комсомол и в партию. Потом пути их разошлись: Артем учился на инженера в областном институте, а Тербенев поехал учиться в Москву. Теперь Тербенев и Артем встречались чаще, но дружба между ними сошла на нет.
— Садись, садись, — приветливо сказал Тербенев Артему. — Ну, как жизнь молодая?
Но, не дождавшись ответа, начал сам рассказывать о поездке в область.
— Представь себе, мне даже неловко стало: такой заслуженный человек (четыре ордена — это тебе не шутка!) вдруг так охарактеризовал мою скромную персону…
— Ну, ну! — подмигнул Артем. — Если бы он и еще слаще о тебе выразился, ты бы и это… с аппетитом скушал!..
— Вот чудак! — расхохотался Тербенев и привстал со стула, чтобы раскланяться с Пластуновым.
У парторга было желтое, утомленное лицо. Тербенев, чувствуя на своих круглых щеках ровный румянец прочного внутреннего довольства и здоровья, улыбнулся Пластунову даже с оттенком превосходства: «Эге, да вы уже стариться начали, уважаемый!»
