Однажды утром к балаганчику Тимофеича подходит широкоплечий, сутулый старик, держа подмышкой старые, развалившиеся валенки. Старик долго доказывает сапожнику, что валенки «еще как можно залатать». А сапожник шепчет «заказчику»:

— Василий Петрович, передайте: все часовые посты нами разведаны. Да, все, точно.

«Глухой Антошка» шепотком добавляет:

— К ночи я буду на месте, Василий Петрович.

Потом Тимофеич и «глухой» работают молча. В разрушенном городе вокруг господствует молчание пустыни, которое так нравится фашистам.

В двенадцатом часу ночи сотряслась земля: в десяти километрах от города страшным взрывом подняло в воздух эшелон из тридцати вагонов, набитых немецкой пехотой. Движение по железной дороге на несколько дней было прервано.

Не успели в городе замолкнуть разговоры о взрыве пехотного эшелона; как в начале марта, уже среди бела дня, взорвался эшелон с танками и пушками. Движение на линии опять прервалось на несколько дней.

В апреле сорок второго года начались взрывы в городе. Глубокой ночью взлетела в воздух канцелярия начальника концлагеря, поднялась беспорядочная стрельба и паника. Колючая проволока, окружавшая лагерь, во многих местах оказалась перерезанной. Пленники концлагеря разбежались, большинство очутилось у партизан. Некоторые убежать не успели, настигнутые немецкой пулей. Среди них были знакомые Соне по школе девушки и юноши: Маруся Чумакова, Вера Долинская, Сережа Трубин, Паша Попов, Катя Ранцева, Клавдя Томилина, Ваня Ястребов.

Летом сорок второго года только слепой не видел, что под захватчиками горела земля. Взлетело в воздух немецкое кино, потом комендатура. Рыжая торговка, которая частенько «промышляла» около комендатуры, теперь кочевала по улицам и площадям, появляясь всюду, где можно было сбыть нехитрый ее товар: семечки, махорку, спички, соль, грубые лепешки из ржаных отрубей со жмыхом. Уличные мальчишки, которых она угощала, таскали за ней безобразный, заплатанный зонтик и старый, облезлый стул. Допоздна слышалось на улицах ее громогласное зазывание:

— А вот семечек каленых!.. Махорки кому надо, махорочки-и!

Ее все знали. Полицаи даже благоволили к рыжей: она охотно продавала им «в долг», а сама забывала об этом.

— Эй, проваливай скорей домой, баба! Скоро десять часов! Довольно тебе шататься!

— Будешь поневоле шататься, пан полицай, — на хлеб насущный заработать ведь надо!

И она брела, сопровождаемая усталым мальчишкой; ее безобразный большой зонтик качался, словно парус старой лодки, пробившейся к берегу сквозь тьму и бурю.

Рыжую можно встретить на дровяном дворе, где она в паре с худенькой седой женщиной то собирала щепки, то распиливала обгорелые бревна, свезенные туда с разных пожарищ.

Две женщины не спеша пилили, скупо переговариваясь.

— Расклеивать мы уже вполне приноровились, Павла Константиновна. Я открываю зонт, качну им раз-другой, будто ветер его рвет из рук, — мальчишку под зонтом-то не видать. Он — скок на стул, два раза рукой провел — и бумажка на стену приклеена…

Монотонно визжит пила, женщины работают молча, потом седая, незаметно оглядевшись кругом, говорит:

— Да, Настасья Васильевна, сводки Совинформбюро лучше расклеивать в разных местах города.

— Конечно, Павла Константиновна, конечно. Мы это уже не однажды проверили!.. Наши ребята комсомольцы ухитряются и на базаре расклеивать. Но на базаре часто бывают облавы, да и полицаев там шныряет много. А наши кленовские граждане соображают правильно: ищут сводки Совинформбюро не там, где людно, а там, где тихо, где их сравнительно спокойно прочесть можно, запомнить и другим рассказать. Только сводки все еще тяжелые, Павла Константиновна!.. Тяжко нашим в Сталинграде!..

— Пилите, пилите, Настасья Васильевна…

Немного спустя Павла Константиновна шепчет:

— А мы должны еще крепче помогать Красной Армии, чтобы скорее хороших сводок дождаться!..

Только тетя Настя видит в эту минуту, как горят глаза Павлы Константиновны.

В конце октября сорок второго года, ночью, когда кругом было черно, хоть глаза выколи, рухнули в воду две фермы железнодорожного моста — и как раз в тот момент, когда по мосту шел на всех парах длиннейший воинский эшелон, направлявшийся на Сталинградский фронт. При этой исключительно смело задуманной и выполненной операции погиб разведчик «глухой Антоша» — Валерьян Снетков. Как и Юре Кузовлеву, Валерьяну посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Да ты, наверно, Сонечка, в газетах указ об этом читала?

Владимир Николаевич Соколов, секретарь горкома партии Павла Константиновна Кузовлева, парторг Пластунов и директор завода Назарьев только что расселись вокруг стола в кабинете предгорисполкома.

— Мы прямо на новоселье попали, — довольно сказал Пластунов, осматривая блистающие светлой эмалевой краской стены, янтарно-желтые ромбы паркета, новенькую дубовую мебель, суконную скатерть вишневого цвета на длинном столе.

— Да, самое настоящее новоселье, — с веселой гордостью подтвердил Соколов. — Можем с полным основанием заявить, что восстановили этот дом объединенными силами всех сотрудников при отчаянной недостаче специалистов-строителей.

— Одним из доказательств того, в каких темпах все работали, являются руки председателя горисполкома, — тихонько засмеялась Павла Константиновна. — Ему повезло, левая рука уже зажила… и хозяин на совесть пустил ее в работу.

— Ну, ну… — смутился Соколов, пряча под стол свои огрубевшие руки, в царапинах, мозолях и пятнах от красок и лаков. — Смотрите, Павла Константиновна! — шутливо погрозил он. — Начну-ка я рассказывать о ваших строительных подвигах!

— Хватит вам перекоряться! — засмеялся Пластунов. — Что бы вы ни говорили друг на друга, дело само за себя говорит: новоселье по всем статьям.

— Это вам не то, что ютиться в комендатуре, — вспомнил Назарьев и, обращаясь к Пластунову, добавил со вздохом: — Вы знаете, что и на заводе мы, руководители, ютимся в бывшем гараже, единственной, кстати сказать, «коробке», которая уцелела на нашей территории… Ну, да это к слову пришлось. Так о чем же у нас сегодня беседа, Владимир Николаевич?

— Очень важная беседа, товарищи, — многозначительно оглядывая всех серьезным взглядом, ответил Соколов. — Наше узкое совещание напоминает заседание штаба.

— А ведь в самом деле это так и есть, — в тон Соколову произнес парторг. — Все мы представляем собой, конечно, штаб нашего Кленовска.

— Прежде всего я должен вам показать план нашего города… — и Соколов вынул из ящика письменного стола сложенный в несколько раз, изрядно обветшавший лист плотной бумаги. — Вот он, наш довоенный Кленовск…

Соколов расстелил на сукне большой лист и немного откинулся назад, любуясь чертежом с разноцветными прямоугольниками и квадратами уличных кварталов, прорезанных зелеными стрелами аллей.

— Хорош? А?.. — спросил Соколов. — Весной сорок первого года составлен этот самый план нашего Кленовска, со всеми его окрестностями и нашим знаменитым зеленым поясом — Кленовым долом. Вот этот самый лист я взял с собой в партизанский отряд… и этот план служил нашей партизанской стратегии…

— Практическое выполнение всех диверсий продумывалось очень подробно благодаря вот этому плану, — добавила Павла Константиновна и мягким движением бледных, тонких пальцев коснулась помятой поверхности листа и задумчиво усмехнулась. — Смотрите, Владимир Николаич, на плане так и остались следы вашего командирского красно-синего карандаша.

— Да, да… — улыбнулся Соколов. — Стирать мы эти следы не станем, так как новому заданию они, понятно, не помешают… Прошу, товарищи, извинить нас с Павлой Константиновной за эту невольную лирику, и перейдем к делу. Вопрос повестки дня: о мерах наиболее быстрого и успешного восстановления города Кленовска. Других вопросов нет?.. Отлично! Итак, товарищи, следуем по плану довоенного города Кленовска. Мы с вами в центре города. Вот наша Советская площадь, а этот красный кружок — Дом Советов, где мы находимся… единственное пока большое здание, которое нами восстановлено. Далее центральные и прилегающие к центру улицы — сплошные развалины. Далее…