…Тетя Настя прервала свой рассказ и стремительно прошлась по комнате.

— И такая радость охватила меня в ту минуту, что я, Настасья Журавина, принадлежу к этому племени, гордому, бесстрашному! Никогда, никогда мне тех минут не забыть! Вышли мы на дорогу все поодиночке, будто и незнакомые вовсе. А через несколько дней Павла Константиновна сказала мне номер моей кандидатской карточки. «Запомните, говорит, этот номер, а партбилет потом получите!» Но пока-то я его получила, что тут было-о — всего, милка, за десять лет не перескажешь!

Но Соня просила рассказать, да и все, как от вина, разогрелись от воспоминаний, не замечая, как шло время. А Соне казалось, что два страшных года, которые она прожила вне родного Кленовска, словно обратным ходом летели навстречу, дыша ей в лицо горьким жаром, пылью, злыми ветрами опасностей и бед.

…В декабрьский день сорок первого года на грязной, разрушенной станции Кленовск сидит торговка семечками.

— Эй, вот каленые, каленые семечки!

Двое мальчишек-подростков подбегают к ней и умильно просят отпустить два стакана семечек:

— В долг, тетенька, в долг, до… после дождичка в четверг!

Торговка сердито гонит их. Мальчишки не отстают, зубоскалят, потешаются над торговкой, чем приводят ее в бешенство. Дымно-рыжие волосы ее растрепались, посиневшие на морозе губы подергиваются от ярости, она топает, визжит, смешная, глупая баба! Немецкие часовые у склада, два зевающих около железнодорожных мастерских жандарма; станционные полицаи подходят поближе, довольные неожиданной забавой. Все подзадоривают мальчишек, которые все больше наглеют. Собирается толпа.

Вдруг озорники, оттолкнув торговку, хватают мешок с семечками и бегут. Разъяренная тетка гонится за ними. Кто-то подставляет подножку, и тетка падает, яростно ругаясь. Кругом хохочут. Торговка тяжело поднимается и, смешно ковыляя, топает вдогонку за мальчишками. Ее провожают грубыми шутками. Потом все возвращаются на свои места, а в железнодорожных мастерских, на складе, на маневровых паровозах — всюду, пока стража забавляется, в руки верных людей уже розданы листовки подпольного горкома партии:

Эту рыжую с дымной сединой немцы знают: спекулянтка солью, сахаром, хлебом — чем придется. Очень сговорчива: наворованные немецкой солдатней продукты легко сбывает на разъездах. У нее всюду друзья и знакомые, она не боится ходить и поздно вечером:

— Да кто меня, пожилую женщину, обидит?

У рыжей хорошенькая дочь, но волочиться за ней опасно: жених у нее немецкий лейтенант, она всем показывает его карточку с очень нежной надписью…

— А эту карточку, Сонечка, партизаны обнаружили в офицерской сумке после одного лесного боя! — со смехом вставила Маня. — Надписал по-немецки ваш Володя, чтобы посмешить меня, а я и придумай эту историю с женихом… И раззвонила ее всем и всюду! Так меня и звали: «Невеста господина лейтенанта!»

У спекулянтки иногда бывают гости, такие же, как она, бойкие торгаши, которые охотно скупают продукты. Когда немецкие солдаты-поставщики встречаются со своими клиентами на квартире рыжей, та всегда угостит какого-нибудь Вилли стаканчиком водки. А солдат, выпив стаканчик, начнет болтать о том, о сем. Рыжая и дочь ее, «невеста господина лейтенанта», хохочут вместе с болтуном, а «клиенты», чокаясь, похваливают разговорчивого собутыльника. Раззадоренный похвалами солдат не замечал, что «клиенты» не пьют, а только пригубливают, что и рыжая и ее дочь трезвехоньки.

Некоторое время спустя тетя Настя докладывает:

— Павла Константиновна, голубушка моя, все в порядке: наши у меня побывали и благополучно увезли в лес хлеб, соль, муку и жиры, и все уже на месте. Затем — важная новость: солдатня болтает, что на днях через Кленовск на фронт проследуют несколько тысяч пехоты…

— Спасибо, Настасья Васильевна, связные все выяснят.

…Недалеко от здания немецкой комендатуры приткнул к обломку стены разбомбленного дома свой дощатый балаганчик пожилой сапожник с сивыми бровями, бойкий, разбитной простачок; зовут его Тимофеичем. Он имеет от комендатуры разрешение на открытие «мастерской», чинит добротно, словоохотлив, умеет рассмешить заказчика. С Тимофеичем все охотно болтали, и заказчиков у него было много всяких. Услужливый, простоватый, он разносил некоторые заказы на дом, заходил и в железнодорожные мастерские, куда полицаи беспрепятственно пропускали этого весельчака. Получив деньги с заказчиков, он приглашал жандарма или полицая «спрыснуть получку» и по этой причине был вне подозрений. Кроме сапожных заказов, Тимофеич приносил за подкладкой своей шапки листовки горкома партии, написанные и размноженные на машинке быстрыми худенькими ручками Павлы Константиновны, а за подкладкой пальто у него всегда была малая толика взрывчатки. К весне сорок второго года взрывчатки в разных местах на станции скопилось столько, что слесари железнодорожного депо могли изготовить целую серию мин замедленного и немедленного действия. Взрывались паровозы, мосты, катились под откос эшелоны, горели немецкие склады, взрывались бензобаки, бесшумно «снимались» часовые, исчезали с постов полицаи — предатели и жандармы, взрывались на минах штабные машины с восседавшими в них генералами и офицерами.

Рядом с простачком-сапожником сидит его помощник, болезненного вида юноша, который сносно говорит по-немецки и при случае может быть переводчиком, но, к досаде заказчиков, юноша глух, как тетерев. Приходится долго кричать ему, пока он услышит и поймет, что от него требуется. Чинит он обувь отлично и часто даже в присутствии заказчика. В теплую погоду солдаты, рассевшись на камнях, болтают о том, о сем. Сапожник иногда разрешает себе подремать, а глухой юноша старательно стучит молотком.

— Антошка, бессовестный! — вдруг встрепенется сапожник. — Работать надо, а я уснул… Ты что не разбудил меня, дурень?

— Сейчас будет готово, — улыбаясь, невпопад отвечает глухой юноша, стуча по офицерскому каблуку.

— Глухой тетеря! — сердится Тимофеич.

— Ты слышал, Курт, — понизив голос, говорит офицерский, денщик своему спутнику, — вчера эти проклятые партизаны опять спустили под откос целый состав с танками!.. Когда это кончится?

— Скоро кончится. Господин комендант приказал через каждые пять километров расставлять часовых…

— Партизаны их снимут.

— Предусмотрено и это: часовые будут замаскированы.

— Тсс! Тише ты все-таки!

— Э, чепуха! Сапожник не понимает, а этот молодой глухой идиот… Что, готово?.. Получай, Антошка… Ха-ха!

Офицерские денщики отходят.

— Слыхал, Валерьяша? — шепотом спрашивает Петр Тимофеевич.

— Разузнаем, — коротко отвечает «глухой».

Действительно, его зовут Валерьян. Снетков Валерьян, ученик девятого класса кленовской школы, один из друзей Юры Кузовлева и Володи Челищева. Валю Снеткова за его исключительные способности к языкам прозвали «лингвистом». Он мечтал стать географом и путешественником. Ему и пришлось путешествовать, но не на длинные, а на короткие дистанции, как, подшучивая, говорил он Павле Константиновне…

Воскресный день. Февраль сорок второго года. В рыжеватом мареве морозного солнца железнодорожная насыпь тянется, как гигантский удав, с черными полосами рельсов поверху. Тимофеич и «глухой» бредут по проезжей дороге рядом с пышной белой стеной осыпанного инеем и снегом леса. Путникам тяжело итти, — на ручных санках целая гора свеженарезанных дров. Оба часто останавливаются, топчутся на месте, хлопают рукавицами, то и дело поглядывая на высокую насыпь, — им отлично видно все, что там делается.

«Сапожник», таща нагруженные санки, тихонько шепчет «глухому»:

— По шагам, Валя, выходит, что не через пять, а через два километра немцы часовых решили поставить… Вон опять под насыпью окопчик роют…

— Зря стараются, — презрительно бросает «глухой Антошка».

Недели две на линии было тихо, и немцы в своей газетенке напечатали статейку о том, что партизан «испугала» усиленная охрана железной дороги.