— Конечно, мы с вами за формулу: «Вставай, наш город!» — твердо произнес Пластунов и спросил: — Ну, и как же все обошлось?

— Да предгорисполкома товарищ Соколов помог. Всего дал, о чем мы просили… Хороший человек, хороший, — дважды повторила тетя Настя.

Соня проснулась, как от толчка, и сразу вспомнила: сегодня ее бригада и соревнующаяся с ней бригада Игоря Чувилева обязались закончить свою первую «строительную десятидневку».

«Двенадцать часов… Значит, я спала всего три часа. Ну, да ведь и все наши не больше того спали… Батюшки, как хочется еще поспать! Зачем только мы именно сегодня вздумали десятидневку кончать!.. Завтра начнутся более легкие, утренние смены, когда спишь больше… вот бы нам завтра и завершить нашу десятидневку на лесах!..» — смутно думала Соня, чувствуя ломоту в висках и противную вялость во всем теле.

«Неужели я простудилась? — встревожилась Соня. — Как это глупо!»

Она закрыла глаза, и сразу ей стало легче. Наверху, в мезонине, уже проснулись, слышны были шаги, смех и громкие голоса.

«Неужели я в самом деле заболела?.. Вот некстати!» — думала Соня, шагая по скрипучим доскам строительных лесов на свой участок.

Легкий морозец вначале освежил Соню, и она даже повеселела:

«Сегодня все закончим!»

Но скоро началась опять ломота в висках, а перед глазами замелькали сизоватые дымки. Кирпичи казались все тяжелее, и звон их неприятно отдавался в ушах.

«Дотянуть, надо обязательно дотянуть!» — и Соня дрожащими руками приставляла ребром к ребру тяжелые, будто чугунные кирпичи.

Вдруг сизоватое душное облако пронеслось перед глазами Сони и закрыло туманом широкую голую площадь. Пошатнувшись, Соня схватилась за выступ стены.

— Соня! Ты что? — крикнули ей в ухо.

Соня, вздрогнув, оглянулась и увидела бледное, испуганное лицо Юли.

— Соня, да посмотри же, что ты сделала… Ты накладывала кирпичи… без цемента!

Соня взглянула перед собой и глухо вскрикнула: пять рядов кирпичей лежали сухие, голые, как и те, что краснели в штабелях.

— Сонечка, что с тобой? — вдруг заплакала Юля, — Ой, пропали мы, обгонят нас чувилевцы!

— Сбрасывай! — приказала Соня и, как в горячке, начала снимать кирпичи.

На чувилевском участке четыре пары юношеских рук закрывали огромную пробоину в стене по фасаду. Анатолий Сунцов и Сережа шли навстречу двум Игорям. Расстояние между ними все сокращалось, и Чувилев уже начал довольно пошучивать:

— Вылечим стенку в лучшем виде, родная мать не узнает!

Наконец кирпичи верхнего ряда соприкоснулись, причем Игорь Чувилев первым ловко положил свой последний кирпич и даже успел заровнять цемент поверх сунцовской кладки.

— Кончили! — сказал Чувилев, вытер мокрый лоб и посмотрел на часы: — Половина третьего… Мы выполнили план ровно на час раньше!

Игорь Семенов сунул два пальца в рот и свистнул раскатистым присвистом.

— А еще вот по-нашему, по-севастопольски! — и Семенов, надвинув на лоб бескозырку и заложив руки за спину, прошелся лихой матросской чечеткой.

— Сверзишься, отчаянный! — и Чувилев со смехом схватил друга за руки.

— Дай полюбоваться морячком! — хохоча, попросил Сережа и тоже начал выделывать коленца.

Чувилев и Сунцов не выдержали и тоже затопали, гикая и присвистывая.

— Надо же объявить о нашей победе! — переводя дыхание, предложил Чувилев и торопливо начал спускаться.

— Погоди еще хвастаться, бригадир, — усмехнулся Сунцов. — Мы вот придем, а наш главк, тетя Настя, объявит нам, что Соня засекла время раньше нашего.

Когда Соня услышала матросский посвист Игоря-севастопольца, сердце в ней будто сжалось и руки опустились.

— Ой, Сонечка! — вскрикнула Юля. — Вон они уже спускаются к нам! Ой, вот сейчас они свое объявят, а мы…

Остальные девушки молчали, но в их невеселых взглядах Соня читала упрек и горькое недоумение.

Подходя к участку Сони, Игорь-севастополец, еще не угомонившись, подбросил вверх свою бескозырку:

— Ур-ра-а!…

— Погоди! — шепотом остановил его Чувилев, заметив бледное, с погасшими глазами лицо Сони.

— Желал бы видеть вашего прораба, — сумрачно и официально произнес Чувилев.

Подошла тетя Настя, и бригадир Чувилев, сохраняя строгое выражение лица, отрапортовал ей о досрочном выполнении плана десятидневки его бригадой, а потом скомандовал своим:

— Ну, пошли! Еще полчаса осталось.

Соня проболела неделю, а когда окончательно пришла в себя, Чувилев сказал, что о ней спрашивала Павла Константиновна.

— Спрашивала обо мне? — обрадовалась Соня. Она давно собиралась откровенно поговорить со старой учительницей о своих отношениях с Виталием Банниковым и о своей сестре Наде, которой была очень недовольна с тех пор, как определила ее на работу.

В первый же день появления Нади в бригаде Соня увидела, что сестра работает вяло и даже словно не понимает, что от нее требуется. Соня, решив, что в «коллективе Надя должна подтянуться», сначала не делала ей замечаний.

Прошла неделя, а Надя вела себя попрежнему. Она выполняла все, что ей задавали, но делала все неловко, лениво, то и дело отдыхала, опершись локтем на лопату, и лениво блуждала взглядом поверх заводских развалин и множества людей, которые торопливо работали вокруг нее.

В этой отдыхающей позе Соня уже не раз заставала сестру и наконец строго приказала ей:

— Чтобы я больше не видела тебя без дела! Это просто бессовестно — стоять и зевать, когда вокруг тебя все работают.

— Я устаю, я еще не привыкла… — пробормотала Надя.

Вечером Евгений Александрович недовольно сказал:

— Все-таки этого можно было избежать, Соня…

— Чего избежать, папа? — насторожилась Соня.

— Я думаю, дочка, совсем не обязательно тебе и Наде целыми днями возиться в пыли на заводской площадке.

— Надя тебе жаловалась, папа?

— Да, она говорила, что ей тяжело. Все-таки учти, Сонечка, обе они с мамой так настрадались, так измучились душой и телом за эти два года…

— Но, папа, ведь и все работающие на восстановлении завода настрадались не меньше… и все-таки работают изо всех сил. И ты, папа, целыми днями на работе…

— Ну, дочка, я мужчина, сильнее вас.

— Ах, папа, не в этом только дело! Разве это справедливо — желать для нас с Надей лучших условий? Какие основания для того, чтобы ставить нас, сестер Челищевых, в эти лучшие… я бы даже сказала в данном случае — исключительные условия?

— Сонечка, основание для этого у нас есть: вы — наши дети! — вмешалась Любовь Андреевна.

— Дети и у других есть! Пойми, мама: за выполнение плана, за дисциплину в работе отвечаю прежде всего я, бригадир… и нельзя же в общую, всенародную работу вносить домашние расчеты и отношения… нельзя!

— В конце концов, доченька, — осторожно вмешался Челищев, — мы могли бы попросить Николая Петровича и вашего парторга, чтобы тебя перевели работать в заводоуправление или…

— Только не это! — вскинулась Соня, вся заливаясь краской. — Ни слова Пластунову! На Лесогорском заводе я организовала женскую бригаду электросварщиц, боролась за нее, старалась работать, а здесь, в родном городе, буду отлынивать… и пусть, значит, кто-то другой, а не я, делает черную работу, а мне подавайте чистенькую, да? Вы принизили бы меня в глазах парторга и всех моих товарищей, если бы завели этот беспринципный разговор…

— Ох! — вздохнула Любовь Андреевна. — Ни о каких принципах мы не думали, а заботились только о тебе, нашей дочери. Разве я против того, чтобы ты и Надя работали? Мне просто твоих силенок жалко, — по силам ли ты взяла на себя?

— Я не могу иначе, мама, — уже остывая, сказала Соня. — Я делаю то, что меня увлекает. Правда, папа?

— Каюсь, дочка, ты права: никого просить о легкой работе не надо. Стыдно, стыдно мне…

Однако и после этого случая Надя продолжала отлынивать от работы…

…В первый же день после выздоровления Соня позвонила Павле Константиновне, и та назначила ей день и час встречи в горкоме.