Ольга Петровна словно все глубже и смелее погружалась в свою жизнь, и, как на просторе, ей все легче становилось дышать.

— Когда мы, простые, обыкновенные люди меняемся так, что уже не стыдно жить, и когда знаешь, что и в самом деле не зря живешь на свете… как это может произойти?.. Только приблизившись к людям, можно понять, что, кроме твоих интересов и забот, есть и другие интересы и заботы… Мы меняемся, когда хорошие люди нас учат не только работать, но и открывать глаза на самое себя. Вы, Сергей Николаич, многому научили меня, и я бесконечно благодарю вас за это!.. Да, боже ты мой, сколько еще людей помогало мне! Вот Соня Челищева, Дмитрий Никитич Пластунов, Глафира Николаевна Лебедева, Настенька Кузьмина смотрят на меня… Ох, всем, всем вам я кланяюсь, сердечно благодарю!

В глазах Ольги Петровны стояли слезы.

Бочков слушал Ольгу Петровну, не спуская с нее глаз, и думал: трудясь вместе, люди могут оказывать на судьбу друг друга куда более решающее влияние, чем даже живущие вместе, под одной крышей, кровно близкие между собой.

«И опять Серега Ланских вмешался, вот поди ж ты! — подумал он и с невольным уважением посмотрел на Ланских. — Видно, всамделе широкая у него, черта, душа, ежели хватает разума на многие дела. Конечно, эта женщина взялась бы в конце концов за ум — не в чистом поле живет, а на заводе, — но Ланских подтолкнул ее, значит, быстрее во все вникнуть и на себя оглянуться».

Бочков посматривал на Ольгу Петровну, и ему было приятно, что ее речь собрание проводило аплодисментами, приятно было и то, что в своей собственной истории он находил какие-то общие черты со всем, что произошло с этой женщиной.

Собраний Бочков не любил, выступал редко, а случалось, уходил потихоньку восвояси, считая свое присутствие необязательным. Но нынешнее собрание все больше заинтересовывало его: ему казалось, что все, о чем говорится здесь, имеет самое ближайшее отношение к нему. Сегодня ему вернули его бригадирство, о чем все рабочие могли прочесть в приказе. А Василия Зятьева поставили бригадиром на участке ушедшего в армию сталевара. Бочков ясно представлял себе, в каком тяжелом настроении, как виноватый, сидел бы он теперь на этом собрании, «если бы не выбрался из позора».

А теперь он без смущения смотрел на членов обкомовской комиссии, которые сидели в президиуме, и даже мысленно подзадоривал их: «Что ж, проверяйте, проверяйте, у нас люди стоящие!»

Бочков не замечал, что и на него и на Ольгу Петровну внимательно смотрят живые глаза Пластунова. Среди плотно сидящих в зале людей эти зоркие глаза видели множество знакомых лиц разных заводских поколений. Они видели юные лица Игоря Чувилева, Сони Челищевой, Сунцова, Игоря-севастопольца. Из первого ряда посылали ему в президиум ободряющие и понимающие взгляды Артем Сбоев, Ланских, Нечпорук. Иван Степанович Лосев сидел среди таких же, как он, знаменитых заводских стариков и временами, разглаживая усы, со значительным видом посматривал на трибуну.

«Если бы мои мысли, — думал Пластунов, — мысли обо всех этих хороших, верных людях можно было бы графически изобразить, я сделал бы это в виде то длинных, то коротких дорог их жизней, их поступков, которых я был свидетелем и даже в некоторой степени участником. Эти жизненные дороги я расположил бы в радиальном направлении, потому что есть на земле узел, где все дороги разных жизней сходятся, — это любовь к Родине, труд для Родины, для народа, для будущего. Там, где сходятся все дороги, там собирается и все лучшее, главное и сильное в человеке, там же и отсеивается все мелкое, обывательское. Вот он, живой пример, — Никола Бочков! Как важно, по-хозяйски восседает он на собрании, — ничего против не скажешь: заслужил! А вон Ольга Петровна — как ей сейчас легко! Она чувствует себя окруженной друзьями, потому что поступила хорошо, как передовой человек, — там, где побеждает труд, там торжествует и нравственное отношение к жизни и обязанностям».

На этих мыслях застало Дмитрия Никитича объявление председателя:

— Слово предоставляется парторгу ЦК ВКП(б) товарищу Пластунову.

Пластунов поднялся на трибуну, чувствуя, что безмолвный его разговор со множеством людей сейчас будет продолжен вслух. Быстро, на ходу, он перестроил свое выступление: опустил некоторые цифровые данные, перечисление многих фактов, зато расширил тот раздел своей речи, где говорилось о людях… Все, что он знал о них, все, чему он помогал в них свершаться за эти напряженные дни, нашло свое главное выражение и смысл. Все разное, личное, сливающееся с большой общей жизнью, представляло собой, как он определял для себя, конфликты особого рода — конфликты роста. Все заводские успехи за последнее время у довольно значительного числа людей родились из преодоления старых привычек, среды, характера; от бессознательного, косного и отсталого человек порой шел даже рывками, с болью, с тяготами, но неизменно поднимался до сознательного и смелого решения.

— Да и могло ли быть иначе, товарищи?.. Человек, который осознал, что он — опора Родины и что работа его — месть проклятому фашизму, этот человек силен, уже одним сознанием силен! А как это сознание влияет на его мастерство, вы сами видели, товарищи, на множестве примеров. Мы, рабочий класс, действенно ненавидим врага, в нашей ненависти — все новые тонны боевого грозного металла… Нашим большинством мы берем высоту за высотой, и только ничтожное меньшинство пугается трудностей, отступает перед ними. Вы слышали здесь выступления наших передовых людей, вы слышали их обещания: сделать все, чтобы за эти восемнадцать дней до конца года мы выполнили наше обещание товарищу Сталину, партии и народу: дать танков втрое больше, чем в прошлом, сорок первом году!.. Есть у нас основания надеяться на выполнение этого священного обещания? Есть!

Пластунов оглядел притихший, словно напрягшийся каждым нервом зал и повторил твердо:

— Да, есть!

В разных местах зала будто вспорхнули целые стаи птиц, и вмиг рукоплескания слились воедино и вместе с восклицаниями прокатились шумной волной.

Пластунов поднял руку, восстановил тишину и продолжал тем же-уверенным, спокойным тоном:

— Итак, вы согласны со мной, что основания для того, чтобы выполнить обещание, у нас есть. Порукой этому — победы наших передовых людей!

И Пластунов по-военному кратко напомнил, как создавались победы многих бригад, ведомых разумными и смелыми бригадирами. Он называл имена бригадиров, стариков, пожилых женщин, юношей, девушек. Его карта дислокации сил с ее разноцветными участками вновь ожила в его памяти, — да, кстати, она всегда была с ним. Почти каждый день они с Пермяковым отмечали на ней какие-нибудь изменения, внесенные жизнью. И парторгу захотелось обнародовать эту работу над «картой заводского войска». Он рассказал, как она создавалась, как в предоктябрьские дни смотрели на нее руководители завода, производя проверку своего заводского фронта со всеми его тогдашними крупными прорехами и гибельной для производства пестротой.

Он развернул эту потрепанную от постоянной работы карту и, указывая на отдельные ее разноцветные кружки, рассказал, как «ежедневная разведка» обнаруживала неуклонное движение вперед, как зачеркивались черные и бурые кружки и начинал работать красный и синий карандаш.

Карта всех заинтересовала.

— Этот уже скоро в «красные» пройдет!

— Этот туда же метит!

— «Черным» был и пока не двинулся никуда! — кричали требовательные голоса о каких-то мало известных собранию, но отлично известных в цехах Кулямине, Иванкове, Блохине.

Такой же гнев возбудили еще некоторые имена из разных цехов:

— Позор!

— Не допустим!

— Довольно им дурака валять!

— Черные кружки с карты долой!

Пластунов неторопливо сложил карту и сунул в карман, потом помахал рукой и сказал:

— Вот вы говорите, товарищи, — «черных» долой! Согласен с вами!

Иван Степанович Лосев веско произнес:

— Алексахи только порочат святое наше дело!

Пластунов улыбнулся и покачал головой.