Взбалмошные воробьи чирикали.

Сгребали дворники снежные комья…

Клава сказала:

– У нас вечеринка,

будут мои знакомые… —

И вот

нажимаю звонок легко,

за дверью —

стук каблуков.

Вешалка заляпана

велюровыми шляпами.

Две,

четыре,

восемь,

десять,

красные,

синие.

Будто продают их здесь,

будто в магазине я.

Раздеваться велено.

Смотрю неуверенно,

а она, с усмешкою

шарф теребя:

– Ну?

Чего ты мешкаешь?

Ждут

тебя… —

Шагнул

и стал —

ковры,

хрусталь.

На стенке реденько

три портретика.

Смотрю —

не верю своим глазам:

Дружников,

Кадочников

и Тарзан…

– Скорей проходи…

Пожалста,

знакомьтесь… —

Но вначале

я вижу только галстук

меж двумя плечами.

Кокетливый и длинный

кусок хвоста тигриного,

который к рубашке

приколкой прижат,

и все обрамляет зеленый пиджак.

Крик моды:

могучие ватные плечи,

фасона:

«А ну, брат, полегче!»

и ярко-малиновые штаны

сомнительной ширины.

А владелец галстука

стоит уже

и плечами пожимает:

– Что ж… —

Гнусовато,

со смягченным «ж», —

Жерж.

Вот стул.

Просю садиться… —

И, волосы поправивши, тонким мизинцем

трогает клавиши.

Он сообщил мне сразу сам,

что папа где-то в главке зам

и все такое,

и засим

имеется у папы «ЗИМ».

– А я учился в ГИТИСе,

потом – в металлургическом.

Но и металлургия

не моя

стихия.

Печальный факт.

Теперь куда б почище? —

Подался на филфак,

но тут

скучища.

Опять тетради…

Он морщил лобик маленький.

Двадцатилетний дядя,

сыночек маменькин.

Эдак

и жил он

за мамой да за тетями:

– Жорочка,

скажи нам!

Жорочка, что тебе? —

Сбивались с ног —

попил ли?

Поел?

И рос

сынок

царьком в семье.

Сыпались «карманные»

прямо с неба

манною.

Раскраснелась вывеска,

стала привлекательной.

В магазинах выискал

галстук сногсшибательный.

Заказал себе пальто,

плащ по моде,

а потом

не вспоминал о лекциях неделю,

тягучим бриолином мазал гриву

и за обедом напевал игриво:

«Никто меня не холит,

не коктейлит…»

И, став вполне законченным пижоном,

шагал, по улицам ступая чинно.

А мама часто говорила:

– Жора,

зачем ты ходишь,

если есть машина? —

По горло вечно занятый папаша

горой за сына своего стоял…

Сейчас передо мною

«чадо ваше»

окурок

молча тушит о рояль,

сдувает пепел

и, брезгливо морщась,

на ногти тупо смотрит и ворчит:

– А вообще-то,

ослабела мощность.

Не та эпоха!

Не те

харчи… —

И, махая рукой устало,

томно цедит:

– А что осталось?

Кинуть грамм полтораста горькой,

а потом с подружками дошлыми

прошвырнуться по улице Горького,

мостовую

помять

подошвами!

Модным шарфом укутав горло,

дефилировать,

встречным кивая…

И, как будто ему подвывая,

загнусавила вдруг радиола.

Чей-то голос

устало цыганский

пел о ветре в степи молдаванской,

пел об ангелах

разных расцветок,

о бананах,

свисающих с веток,

пел о дальнем, заброшенном мире…

Потянуло гнилью в квартире.

Слово за слово,

песня за песней.

Будто это с пластинок плесень

наплывает, вползает в уши…

– Получается вроде скушно… —

Жоржик встал

и к дивану вразвалочку:

– Сбацаем фоксик,

Аллочка!

Холеная рука.

Косые взгляды.

В зубах

«Дукат»,

запачканный помадой.

С поволокой,

сонные

глазки нарисованные.

Так

получилось, —

Алла

сначала

где-то училась,

что-то кончала,

и даже как будто

она еще помнит, что дома

хранится под спудом

ненужная книжка диплома.

С завидным успехом

«на блеск утомительный бала»

страницы конспектов

и совесть она променяла.

Она променяла

товарищей,

дружбу,

работу

на модные туфли,

на сплетни,

на суперфокстроты.

И, книг не читая,

зато превосходно умела

она разбираться

в изделиях «Главпарфюмера»,

в шикарных прическах,

в наборе цветов маникюра…

Она заучила,

что дети испортят фигуру

и что, мол, романтика

скоро кончается

самым

типичным желанием —

только бы

выскочить

замуж,

да так, чтобы

(боже!)

завидовать стали подруги,

да так,

чтоб побольше

зарплата была у супруга!

Да так, чтоб – машина!

Да так, чтобы в центре квартира!

…А жизнь проходила,

а жизнь стороной проходила,

а жизни не скажешь:

«Помедленней!

Не успеваю…»

Послушай,

так как же?

Откуда ж взялась ты —

такая?

…………………..

Дверь —

и сразу как будто гору

с плеч.

Асфальт со сколотым льдом.

Передо мною

весенний город,

а за спиной —

дом.

Многоэтажный красавец взнесен

к звездам самим как будто…

Постой!

А может, ты видел сон?

Может,

ты перепутал?

Может,

такого не было?

Но

прямо над головой

на улицу

вывалило окно

фокса

кошачий вой.

Подошвами шаркая в тесноте

с ухмылочкою уверенной,

еще в квартире танцуют

те,

кто в жизни

прописан временно!

Еще в квартире

опять и опять

«Жоржики»

что-то вопят.

Снова столбом дым папирос

и ходуном

пол.

Снова…

Имею один вопрос:

а до каких

пор?