Ушел самолет Вам каждый второй расскажет невыдуманную историю, — (об этом не пишут в газетах, песен об этом не слышно), но я видел сам однажды: ушел самолет на Викторию. Ушел самолет, покачиваясь. Ушел самолет, и крышка… Одиннадцать дней радисты усталых глаз не смыкали. Обшаривали пилоты каждый клочок земли. Людей, потерпевших бедствие, одиннадцать дней искали. А на двенадцатый утром радировали: «Нашли!» Нашли? Но тогда скажите, зачем же, кусая губы, начальник аэропорта не смотрит в глаза другим? Кому эти черные ленты? Зачем же оркестр из клуба в притихшем маленьком зале негромко играет гимн?.. Упругий морозный воздух морзянка сечет на части, земля беспокойно вздрагивает, известием растревожена… И сообщают об этом женам одним да начальству. Женам — так, как приказано. Начальству — так, как положено… А в доме возле Арбата матери верили снам. Им снилась немая пустыня без края и без конца. Белесый сынишка штурмана проплакал в тот день допоздна под огромной картой Арктики в кабинете отца… По-прежнему шли самолеты трассой предельно трудной. По-прежнему долгим вьюгам никто не хотел сдаваться… И над молчаливыми льдами, над бесконечной тундрой висели на ниточках звезды, готовые оборваться. Летчики Экипажу полярного летчика А. Старова Грохали двери. Люди вносили в низкую комнату пар светло-синий. Только входили, только вступали, как заколдованные, засыпали… Спали пилоты. Механики спали. Спали как будто впервые с рожденья, спали с невиданным наслажденьем. Там, где попало. Там, где упали. За все предстоящие недосыпы спали на совесть. Взахлеб. Но не вдоволь… Утром они говорили: «Спасибо!» — и снова были к полету готовы. Снова ревели моторы призывно, мерно подрагивая от напряженья. Штурман в кабине привычным движеньем вешал над столиком карточку сына… Взвизгивали, бесновались метели. Черные тучи смертью грозили… Люди острили. Люди летели. Делали дело. Наград не просили. В жизни такой они толк понимали: только по крупной играя со смертью, шли на посадку — где бы сломали ногу даже бывалые черти! Небо встречало их снегом и ливнем. Небо пугало… Но в мире просторном больше, чем всяким приметам счастливым, верили эти люди моторам. …Мне бы размах этих крыльев! Мне бы эту огромность бездонного неба! Это святое презренье к покою. Силу б такую. Сердце такое. Может, немногое в жизни смогу я. Только с собою беру вместо клятвы то, что сейчас повторяю, смакуя: – Люди крылаты. Люди крылаты… Бейся ж, веселая песня, в моторе в дни снеговые, в ночи сырые!.. Люди крылаты! Крылаты!! И горе тому, кто рискнет им подрезать крылья. Северное
Ты уйди! Ты не стой на холоде. По домам пора. По домам. …Как накурено в этом городе! Навалился, наполз туман. Удивляются люди: – Откуда он появился этакой массою?! — Все густой пеленой окутано, хоть руби, хоть на хлеб намазывай! Стали громкие фразы невнятными. Тротуары сделались тесными. Стали улицы непонятными, бесконечными, неизвестными. На себя не похожа площадь — притаиться она решила. Вот машина идет на ощупь, еле двигается машина. Спотыкаясь, не там сворачивая, останавливаясь порою, ходят люди, будто незрячие, руки выставив перед собою. Озираются непонимающе, повторяют: – Ну и туманище!.. Объясняя это явление, эрудицией жителей радуя, обещает на завтра радио незначительное потепление. Забирается стужа в валенки, и слова застревают в горле. Как накурено в этом городе, очень старом и очень маленьком. |
