Арктическая болезнь Не трудись над хитрой вакциною, в книги-справочники не лезь… Существует здесь медициною не изученная болезнь… Если парень, сидя в палатке, грустновато, не сгоряча говорит: «Заболел я… Арктикой…» — то к нему не зовут врача. Заболел я Арктикой — это значит, Арктика сердце взяла и неласковым голосом ветра человека к себе позвала! Значит, где б ты теперь ни странствовал, на пороге любой весны, будешь бредить полярными трассами, будешь видеть снежные сны… …Ну, а что в ней, скажите, особого — в этой путанице ледяной? Реки теплые, горы высокие обошли ее стороной. Обошли, обделили, обидели… Только это все — не беда! Если б вы хоть однажды увидели угловатую царственность льда, если б вы хоть однажды поняли долгожданного солнца приход, если б легкие вы наполнили звонким воздухом этих широт, если б вы изведали счастье и величие дружбы земной, — вы, конечно, тогда — ручаюсь я! — повторили бы вместе со мной, повторили — одни украдкой, а другие — в голос крича: – Заболел… Заболел я Арктикой! Не зовите ко мне врача. «Не ревнуй меня к дороге…» Не ревнуй меня к дороге, к неудачам и удачам… Принимаю все упреки, но иначе? Как иначе? Не ревнуй меня к вагонам, не ревнуй меня к проселкам, к верхним полкам, тряским полкам и пейзажам заоконным. Говоришь ты мне сердито: «Я не выдержу — обижусь. Ну подумай, рассуди ты — я ж тебя почти не вижу! Неужели ты не кончишь постоянные тревоги? Неужели ты не хочешь дома быть, а не в дороге?» Милая… Давай проверим, — накрепко закроем двери. Будем мы вдвоем с тобою. Просто двое. Только двое. Чтобы ты на дальний ветер не была в такой обиде. Чтобы никого на свете и не слышать и не видеть. Бабушку твою научим, чтоб она на каждый случай говорила всем знакомым: «Нету дома!», «Нету дома…» …Если будет так, как скажем, то (почти уверен я) удивятся очень даже родственники и друзья. Будут волноваться, часто телефоны беспокоя, будут в нашу дверь стучаться: – Что стряслося? – Что такое? — А потом они отстанут. Навещать нас перестанут. Позвонят, так без охоты. И забудут этот дом. Просидим мы так полгода. Год, допустим. А потом… Ты ж сама (поверь на слово!) подойдешь ко мне сурово и совсем без тени смеха скажешь нервно и жестоко: «Ты б уехал ненадолго! Ты б куда-нибудь уехал…» Ровесникам
Знаешь, друг, мы, наверно, с рожденья такие… Сто разлук нам пророчили скорую гибель. Сто смертей усмехались беззубыми ртами. Наши мамы вестей месяцами от нас ожидали… Мы росли — поколение рвущихся плавать. Мы пришли в этот мир, чтоб смеяться и плакать, видеть смерть и, в открытое море бросаясь, песни петь, целовать неприступных красавиц! Мы пришли быть, где необходимо и трудно… От земли города поднимаются круто. Век суров. Почерневшие реки дымятся. Свет костров лег на жесткие щеки румянцем… Как всегда, полночь смотрит немыми глазами. Поезда отправляются по расписанью. Мы ложимся спать. Кров родительский сдержанно хвалим… Но опять уезжаем, летим, отплываем! Двадцать раз за окном зори алое знамя подымут… Знаю я: мы однажды уйдем к тем, которые сраму не имут. Ничего не сказав. Не успев попрощаться… Что с того? Все равно: это — слышишь ты? — счастье: сеять хлеб на равнинах, ветрами продутых… Жить взахлеб! Это здорово кто-то придумал! |
