Базар того года Торговки базлали: «Сахарин фасованный!..» «Целебная махра!..» Чего только не было на этом базаре, особенно если в воскресенье, с утра… «Продам шинель новехонькую! Сам бы носил – жалко!» «Брусничная настоечка — лекарство от невзгод!» «А ну, кому шаньги! Румяные шаньги!..» «А вот чудо-мыло…» «А вот костыль-самоход…» «Прыгающий мячик — детишкам на забаву…» «Валенки! Валенки на любой мороз!..» Продавал ругательства — за полтинник пару — чернявый хриповатый безногий матрос… «Имеются ушанки. Три кило ворсу… Налетай, служивые! Цена – пустяк…» – А у вас, дедуся?.. – У меня фокусы… – Что еще за новость?! Как это?.. – А так… Он прямо на булыжнике расстелил коврик. Из собственного уха огурец извлек. И в мутноватой лужице среди арбузных корок заплавал, заплескался серебряный малек… А старичок выдергивал голубей из сумочки, потом превратил полено в заржавленную пилу… Старичок старался! Мелькали пальцы сухонькие… «Э-гей! Кому фокусы! Недорого беру…» Подходила публика. Смеялись бабы в голос… А мальчишка — замерший, как громом поражен, — вдруг сказал: – Дедушка. Продай мне… фокус… Чтоб в конце фокуса… папа… пришел… — Старичок беспомощно пожал плечами. Цвела победными лозунгами щербатая стена… Люди оглянулись. Люди замолчали… Кончилась. Кончилась. Кончилась война. Разговор с горой Карадаг Карадаг, Карадаг, я пришел прощаться. Был я в разных городах — к тебе возвращался. Разузнать, как живешь, что нового видишь. Поглядеть, как море пьешь и никак не выпьешь. Пьешь, и больше ничего. Ни на шаг — в сторону… Знал я дядьку одного — тоже пил здорово! К рюмке он — как репей. Ох давал, бродяга!.. Нету дядьки теперь. Закончился дядька. Может, лучше, что так, — меньше стало сутолоки… Айда, Карадаг, махнем с тобой отсюдова! Давай тебя унесем от этой тихой пристани. Пойдем с тобой туда, где все не гладко и не приторно! Там — тайга, там — простор, в любом ручье — хариусы. Реки там такие, что с морем потягаются!.. Я хвалить не мастак. Приедешь — удивишься. В тот пейзаж, Карадаг, ты непременно впишешься. Будешь слушать по ночам, как филины ухают. По твоим большим плечам пройдет медведь-увалень. Он пройдет напрямик… Поедем, бедолага! Что? Не хочешь? Привык?.. Понимаю. Ладно… Я ведь тоже привык к своему счастью — видеть снег, слушать выпь, в машинах качаться. Привыкаем мы все — рано или поздно — кто– к теплу, кто – к росе, кто – к гудкам поезда. Привыкаем не смотреть, куда ветер дует. Привыкаем стареть. Привыкаем думать. Голодать, холодать, влюбляться неудачно… Будь здоров, Карадаг. Карадачина! Письмо про снег
Я не видел такого снега — он другой, он совсем не тот! Он идет стыдливо и нежно, извиняясь за то, что идет. Извиняясь за то, что — взвешенный, непонятливый, неземной. Извиняясь за то, что — вежливый и от этого чуть смешной. И за то, что к нему не привыкли, к поворотам его озорным. Извиняясь за то, что травинкам суждено погибнуть под ним. Извиняясь за то, что задумчивый, без привязанностей и любви. Извиняясь за то, что уступчивый, — из него что хочешь лепи! Он закроет все, что прикажешь, ровным, вежливеньким пластом… Не хвали его! Он покажет! Он себя покажет потом! Ты не верь его ласковой позе на пустом раздолье степей… Ах, как кинется мстить он после за свое униженье теперь! Будет он колючим, отчаянным, хлестким, огненным, непростым!.. Мы простили его вначале. Мы потом себя не простим! |
