Тогда Тогда мы жили в Омске. Там в сорок втором году, в весну мы радовались не цветам, а рассыпному толокну. Я помню все: и лебеду, и очереди без числа… На клумбах в городском саду картошка запросто росла. Не смейте, люди, забывать об этих днях, о той весне… Тогда б я не сумел понять, что это значит: свет в окне. Как это можно: спать взасос и говорить не о еде, и слышать на сковороде урчание яичных солнц. Ходить спокойно по земле и в булочной очередной, румяным пальцем тыча в хлеб, брезгливо спрашивать: «Дневной?» И возмущаться, а потом почти что половину дня крикливо выбирать батон, плохую выпечку кляня. Устроить за день сто шумих, ругая нервных продавцов… Тогда мы жили в Омске. Жмых для нас был слаще леденцов. В сорок четвертом Везет на фронт мальчика товарищ военный врач… Мама моя, мамочка, не гладь меня, не плачь! На мне военная форма, — не гладь меня при других! На мне военная форма, на мне твои сапоги. Не плачь! Мне уже двенадцать, я взрослый почти… Двоятся, двоятся, двоятся рельсовые пути… В кармане моем документы, — печать войсковая строга. В кармане моем документы, по которым я – сын полка. Прославленного, гвардейского, проверенного в огне… Я еду на фронт. Я надеюсь, что «браунинг» выдадут мне. Что я в атаке не струшу, что время мое пришло. Завидев меня, старухи охают тяжело: «Сыночек… Солдатик маленький… Вот ведь настали дни…» Мама моя, мамочка! Скорей им все объясни! Скажи, чего это ради они надо мной ревут? Зачем они меня гладят? Зачем сыночком зовут? И что-то шепчут невнятно, и темный суют калач… Россия моя, не надо! Не гладь меня! И не плачь! Не гладь меня! Я просто будущий сын полка. И никакого геройства я не совершил пока! И даже тебе не ясно, что у меня впереди… Двоятся, двоятся, двоятся рельсовые пути… Поезд идет размеренно, раскачиваясь нелепо, — длинный и очень медленный, как очередь за хлебом… В защиту воспоминаний
Я начать хотел с привычного: «А помнишь…» Но меня прервал приятель: – Опомнись! Погоди! Я протестую решительно, — что вы все воспоминаньями ушиблены?! Будто вы уже другого и не знаете, будто сговорились: вспоминаете! То о сказках, то о встрече с тарантулом, то о речке за далекой горой, то о том, каким ребенком талантливым был с рождения лирический герой. О его раздумьях, — в общем, неясных. О его переживаниях в яслях. Вспоминают молодые да ранние… Я приятелю ответил: – Все правильно! Все понятно. Зрелость так и начинается — в самом близком, в самом простом. То, что нам легко вспоминается, мы забыть успеем потом. Принимая пустяки за значительное, мы в недавнем разобраться хотим. Наша память — как стекло увеличительное, сквозь нее в самих себя мы глядим… И читаем книги спорные, длинные, — постигаем знаменитые умы. И проходим под распластанными ливнями, деловитые, острящие, — мы! Мы шагаем в институты знакомо, то грустим, а то впадаем в восторг. И вручают нам путевки в райкомах, и везут нас поезда на восток. Собираемся на Марс, бредим звездами, не завидуем попавшим на филфак… А мемуары писать пока не рвемся мы. Это правда. Это точно. Это – факт!.. И одно наверняка уже знаю я: вслед за мелким, за пустым, за неясным настоящие придут воспоминания! Настоящие о самом настоящем!.. А пока мы песни шпарим на морозе и на судьбу не собираемся пенять… Чем моложе человек, чем моложе, тем он больше любит вспоминать! |
