Сон Свет выключил. Закрыл глаза. Рокочет город за окном. И крутится калейдоскоп всего, что я увидел днем. Девчонка в красном парике. Машина. Нет числа мостам… А этот говорил: «Москва… Я знаю… Я родился там…» А тот все повторял: «Вот-вот! Загублена такая жизнь». Опять — машина и мосты… «Что пьете? Виски или джин?..» Уснуть. Немедленно уснуть! На клетки память раздробить. Уйти от прожитого дня. Для завтрашнего сил добыть!.. Я засыпаю. Я молчу. И шар земной звеняще пуст. И вновь передо мной лежит до мелочей знакомый путь. Скорей туда! Скорей, скорей! Вобрать домашнее тепло. Опять мы встретимся с тобой, всем пограничникам назло. Радары крутятся в ночи. Рычат ищейки в темноту. А я смеюсь. А я иду. Никем не узнанный — иду… Снежинки тают на руке. Как странно и просторно мне! Шагаю через океан — какой он маленький во сне! Едва заметны с высоты хитросплетения границ… Я к дому подойду. И ты почувствуй и сама проснись! Колючим деревцем вернись, глазастой девочкой вернись. (Ты помнишь, как мы жили там — подвал и пять ступенек вниз?) Огромность торопливых слов. Величие негромких фраз. Пусть будет все, как в первый день. Пусть будет все, как в первый раз. А если нет, а если нет, то пусть упреки, пусть хула — я все перетерпеть смогу, но только чтобы ты была! Была в моих руках и снах. Чего же медлишь ты? Настань! Ты видишь — я пришел. Я жду. Прошу тебя: не опоздай!.. Оттуда На том материке твоя звезда горит. На том материке ты тоже — материк!.. Постукивает дождь по синеве окна. А ты глядишь на дочь. А ты сидишь одна. Прохладно, как в лесу в предутренней тиши… Тебя я знаю всю. (Не слушайте, ханжи!) Ты, как знакомый дом, не требуешь похвал. Открыта, как ладонь, понятна, как букварь… Но так уж суждено: и раз, и два подряд взглянула ты, и взгляд, — как белое пятно!.. Ты тоже материк! Разбуженная глубь… Я вечный твой должник. Я вечный твой Колумб. Мне вновь ночей не спать, ворчать на холода. Мне снова отплывать неведомо куда. Надеяться, и ждать, и волноваться зря. И, вглядываясь в даль, вовсю вопить: «Земля!!» Намеренно грубя, от счастья разомлеть. И вновь открыть тебя! Открыть, как умереть. Блуждать без сна и компаса в краях твоей земли… И никогда не кончатся открытия мои. Кафе «Фламенго»
Кафе называлось, как странная птица, — «Фламенго». Оно не хвалилось огнями, оно не шумело. Курило кафе и холодную воду глотало… Была в нем гитара. Ах, какая была в нем гитара! Взъерошенный парень сидел на малюсенькой сцене. Он был непричесан, как лес, неуютен, как цепи. Но в гуле гитары серебряно слышались трубы, — с таким торжеством он швырял свои пальцы на струны! Глаза закрывал и покачивался полузабыто… В гитаре была то ночная дорога, то битва, то злая веселость, а то колыбельная песня. Гитара металась! В ней слышалось то нетерпенье, то шелест волны, то орлиный рассерженный клекот, зубов холодок и дрожание плеч оголенных. Задумчивый свет и начало тяжелого ритма… Гитара смеялась! Гитара со мной говорила. Четыре оркестра она бы смогла переспорить. Кафе называлось, как чья-то старинная повесть, — «Фламенго». Дымило кафе и в пространстве витало… А парень окончил играть и погладил гитару. Уже незнакомый, уже от всего отрешенный, — от столика к столику с мелкой тарелкой пошел он. Он шел, как идут по стеклу, — осторожно и смутно. И звякали деньги. И он улыбался чему-то. И, всех обойдя, к закопченной стене притулился… Я помню, я помню все время того гитариста! Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно в прокуренном напрочь кафе под названьем «Фламенго» на маленькой сцене я сам коченею от боли. Негромко читаю стихи, улыбаюсь. А после шагаю один посредине растерянной ночи. От столика к столику. Так вот. С тарелочкой. Молча. |
