— Думаю, не стоит так расстраиваться. В конце концов, не вы его убили.

— Не я…

— Ну и довольно! — Юджин подошел ко мне и протянул руку. — Спасибо вам.

— За что?

— За Ника.

— Завтра вы будете опять меня допрашивать?

— Скажем так: я хотел бы возобновить нашу беседу.

— График прежний? Двенадцать часов?

— Возможно, — как-то по-мальчишески улыбнулся Юджин. — Но обещаю вам, что по крайней мере часть нашей беседы пройдет в более непринужденной обстановке.

— Вы намерены вести допрос под песни Элвиса Пресли?

— Я намерен пригласить вас в ресторан…

9 декабря 1977 года

Это был очень странный и, по всей видимости, старый дом. Просторная планировка, добротная мебель начала века, обитая мягкой тканью с тривиальными цветочками и ягодками, затейливые завитушки на карнизах дверей и бордюрах, окаймлявших высокие белые потолки, и, особенно, до блеска начищенные медные ручки, крупные, изящно изогнутые и, как сказал бы нынешний дизайнер, нефункциональные — все это чем-то напоминало мне Львов, где я гостила однажды на каникулах.

После двух суток пребывания в этой комфортабельной тюрьме мне было трудно судить об истинных размерах дома, не говоря уже об убранстве комнат, которых здесь должно было быть не меньше тридцати. Пока же я тщательно обследовала свои апартаменты — огромный сорокаметровый зал, в который, видимо, при пожаре снесли всю имевшуюся в доме мебель, а потом забыли расставить по местам. Я вспомнила конспиративную виллу и тут же поняла, почему эта огромная неуютная комната сразу показалась мне знакомой: то же нагромождение диванов, пуфиков, этажерок, кресел-качалок, стенных шкафов, трельяжей с потускневшими зеркалами, то же ощущение некогда царившей здесь, но утраченной, вероятно, навсегда атмосферы первоначального благородства, перекупленной через подставное лицо за твердую валюту. Стиль ЦРУ.

После всего происшедшего я чувствовала, что становлюсь суеверной. Во мне перемещались и что-то назойливо нашептывали пугающие своей неопознанной природой импульсы, полузабытые детские ассоциации, странные ощущения, в которых я твердо решила разобраться, как только выполню задания всех разведок мира. Но в одну примету я поверила окончательно и безнадежно: скопление мебели в комнате — не к добру.

Да, чуть не забыла сказать, что к моей темнице со следами былой роскоши разбогатевших еврейских эмигрантов из польских и белорусских местечек, открывших в начале века здесь, в Аргентине, свою вожделенную Америку, примыкала солидных размеров ванная комната со всеми положенными причиндалами. Правда, не такими современными, как в гостинице «Плаза», но вполне удобными и приятно пахнущими лавандой.

Мои вещи, которые я так бездарно бросила в «Плазе», выстиранные и выглаженные чьей-то заботливой и, вне всякого сомнения, женской рукой, висели на плечиках и лежали стопкой в шифоньере.

И последняя деталь, чтобы у какой-нибудь начитанной девицы не возникло, упаси Господи, желания разделить мои заграничные тяготы или, того хуже, позавидовать мне: все три окна, выходившие во внутренний двор — довольно унылая икебана, составленная из подстриженного газона, нескольких кипарисов и чего-то вроде беседки в пионерлагере «Медсантруд», — были забраны толстыми чугунными решетками. Что касается двери моей комнаты, то отпиралась она только снаружи тем самым безмолвным мулатом, которому руководство ЦРУ вменило в обязанность следить, чтобы во время допросов я не умерла от жажды. Если в этом замке Иф я была Эдмоном Дантесом, то водонос в смокинге, за неимением других персонажей, имел все права считаться аббатом Фариа. К счастью, в отличие от своего прототипа, он и не думал подкапываться под мою камеру, а прежде чем отпереть ключом дверь, вежливо стучался. К счастью, говорю я, потому что, восстанавливая силы после очередного допроса, я в основном валялась пластом на скрипучей деревянной кровати в одной комбинации, а то и без оной, поскольку ночью в доме подтапливали.

Как говорила моя нестеснительная подруга, разгуливавшая по своему кооперативному гнезду исключительно нагишом: «Если душа задыхается, пусть хоть тело дышит».

В одну из таких минут раздался стук в дверь.

Надо сказать, что к этому времени я уже предприняла пару попыток заговорить со смуглокожим аббатом, перебрав подобающие фразы на нескольких иностранных языках. Понятно, без каких-либо авантюрных целей — бежать мне было, во-первых, некуда, а, во-вторых, не велено. А заговорить я пыталась просто так, в силу природной общительности, которая, собственно, и привела меня в чужой дом с чугунными решетками. Но мой цербер молчал, как алкаш после вытрезвителя, и только загадочно улыбался.

— Прошу, ваше преподобие! — набросив купальный халат, я потянулась за сигаретой и слегка растерялась, когда увидела в створе распахнувшейся двери Юджина. — Смокинг — это что, парадная форма всех шпионов? Или только советских и американских?

— Всех.

— Что-то вроде мундира без орденов, да?

— Орхидея в петлице — самый почетный орден для мужчины.

— Кто это сказал?

— Президент Гардинг, мэм.

Мой мучитель стоял, чуть прислонившись к дверному косяку, словно демонстрируя мне, что с ростом, сложением, портным (а если прибавить цитату из Гардинга, то и с памятью) у него полный ол-райт.

— Прекрасно выглядите, сэр! — я хотела произнести это с иронией, но вдруг поймала себя на том, что говорю совершенно искренне. Ощущение было не из радужных, особенно в моем нынешнем положении, но как-то согревало.

— Наконец-то заметили! — явно кому-то подражая, Юджин щелчком сбил с атласного лацкана воображаемую пылинку, потом не выдержал и рассмеялся, блеснув белыми зубами, форма которых могла бы быть и более совершенной. — Я специально нарывался на комплимент.

— Поздравляю, вам это удалось.

— Приятно слышать.

— Получили задание от босса?

— А как вы догадались, Вэл?

— Вы всегда берете в командировку смокинг?

— Избави Боже! А разве в России их не дают напрокат?

— Дают. Верхнюю часть. Но только если отправляешься в последний путь. Клиенты выглядят почти как в смокинге…

— Вы что-то мрачно настроены, Вэл.

— Ну да? — удивилась я. — А, понятно! Забыла, что после допросов положено исполнять «хали-гали». Должно быть, в Аргентине у меня прогрессирует склероз…

— Очевидно, вы правы. Уже начало девятого, а вы…

— Что я?

— Вы намерены ехать в ресторан в халате?

— Вы серьезно?

— Насчет халата?

— Насчет ресторана.

— Вам не по душе мое приглашение?

— Юджин, перестаньте валять дурака! — В этот момент он по-настоящему действовал мне на нервы. — Вы не Марлон Брандо, а я уже взрослая девочка. Так что хватит разыгрывать из себя светского льва. Вам это не идет. И к тому же у меня нет никакого желания беседовать по душам под ресторанную музыку, особенно после того, как вы буквально вывернули меня наизнанку своим маниакальным недоверием. Неужели вы не видите, что я смертельно устала, что я вымотана до предела?

— Вот и давайте отдохнем. Для того и существуют рестораны.

— А просто посидеть дома и поговорить мы не можем? Но только, чтобы это не был допрос?

— Боюсь, Вирджил нас не поймет.

— Простите, кто не поймет?

— Аббат Фариа, — улыбнулся Юджин. — О’кей, Вэл, если вам лень переодеваться, можете ехать в халате. Вы в нем просто очаровательны. А я, для гармонии, останусь в плавках.

— Было бы любопытно… — я еще раз взглянула на этого здоровенного балбеса, так непохожего своими манерами, какой-то внутренней теплотой, умением улыбаться всем лицом, а не одними губами, на своих русских коллег, потом подошла к шифоньеру и вынула оттуда черное платье, о котором портниха Соня сказала как-то, что мне выходить в нем на панель опасно: конкурентки насмерть забьют. — В плавках, говорите?

— Слово офицера!

— Верю. Только никак не могу сообразить, куда вы воткнете самый почетный для мужчины орден…