— Почему молчим, Мальцева? — его пальцы, обхватывавшие мою ладонь, чуть сжались, и я вскрикнула. — Вы ведь, мне кажется, до сих пор не поняли, во что играете и, главное, с кем имеете дело. А знаете почему? Потому что вам позволяли быть такой вот — умничающей, независимой, дерзкой, а теперь уже и наглой. Потому что с вами еще не разговаривали как следует… — Он чуть ослабил хватку и улыбнулся, обнажив кривоватые зубы. — Сейчас не время для салонной пикировки. Вы целиком в моей власти. Одно мое слово — и от вас останутся только колготки!..

— Зачем вы говорите мне это? — спросила я, безуспешно пытаясь вырвать руку и унять противную унизительную дрожь в голосе.

— Затем, чтобы вы перестали финтить! — внятно, чуть ли не по слогам отозвался Матвей, придвинув лицо почти к моему носу. — Не надо играть со мной, Мальцева! Не надо импровизировать! И уж тем более не стоит меня пугать!

— Я…

— Заткнись! — он снова сжал пальцы. — Закрой свой грязный рот, тварь! Ты думаешь, я не вижу насквозь всех твоих жидовских штучек?! Ты думаешь, я такой же мудак, как твой хахаль-редактор?! Решила поиграть со мной, да? Слегка припугнуть подполковника госбезопасности Тополева? Авось обосрется со страху!.. Знаешь, сколько стоит сейчас твоя жизнь, Мальцева?

Я мотнула головой, с ужасом ощущая, что мои голосовые связки полностью парализованы.

— Ничего она не стоит! Ни-че-го! Даже телефонной двушки. Мишин, видите ли, ее не убил, так она разгулялась! Да при чем здесь Мишин, идиотка? Меня ты должна бояться! Меня! А ты, стерва, почему-то меня не боишься!..

— Еще как боюсь! — я выдавила из себя эти слова, мобилизовав последние силы.

— А если боишься, то почему лжешь мне?

— Я не лгу, — вяло соврала я. — Вы просто…

Закончить фразу мне так и не удалось, потому что мои губы словно обожгло крутым кипятком. Только мгновением позже я сообразила, что Тополев хлестнул меня тыльной стороной ладони. Удар был настолько резким и неожиданным, что если б я не упиралась в спинку дивана, то, наверно, отлетела бы куда-нибудь в сторону спальни. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и почувствовать на губах солоноватый вкус крови.

— Прекрасный удар, гражданин подполковник… — это были единственные слова, которые я смогла произнести. Потому что вслед за ними, вопреки моей воле, слезы из глаз полились такими ручьями, что я сразу перестала отличать кровь от слез. Хорошо помню, что больно не было. Была обида, досада, страх, злость, презрение к этому нечеловеку и еще — ощущение какой-то усталой обреченности. Тополев не ошибся: я действительно была в его руках. Он мог забить меня до смерти, выбросить в окно, намотать мои волосы на руку и колотить головой о полированную поверхность журнального столика… Без дальней цели, просто так, чтобы вызвать во мне животный страх и подчинить себе полностью, без остатка. Ради оперативных целей…

Тополев встал, и я сразу подобралась и прикрыла лицо руками. «Они все допустили большую ошибку, — думала я, злобно, как побитая собака, наблюдая сквозь пальцы за перемещениями Тополева по гостиной. — К чему были эти великосветские беседы, словесные пикировки, вежливые улыбки и фрукты? Им надо было сразу избить меня. Простой, дешевый, а главное, проверенный временем способ. И не таких забивали эти ребятки с чистыми руками и горячим сердцем…»

Он вдруг резко повернулся и ушел в ванную. Я услышала, как льется из крана вода. Мысли мои блуждали где-то далеко, происходившее казалось сном, наваждением… Потом где-то на уровне моих глаз возник толстый бокал.

— Пей!

Я подняла глаза и недоуменно уставилась на Тополева.

— Пей, тебе говорят! — рявкнул он.

Я молча взяла бокал, заглянула в него и вдруг, подчинившись обжигающему приступу ненависти, выплеснула воду в лицо Матвею:

— Мать свою отпаивай, сволочу…

Теперь он ударил меня кулаком. Было такое ощущение, что в мой подбородок врезался раскаленный утюг.

— С-с-сука! — прошипел Матвей и вновь занес руку.

Затем раздался негромкий свист, и все вокруг замерло.

Я открыла глаза и увидела трясущуюся челюсть Тополева. «Садист, — подумала я. — Вид беззащитной женщины приводит его в экстаз».

Подбородок Тополева между тем продолжал мелко подрагивать. Он куда-то смотрел. Я проследила за его взглядом и увидела притулившегося к стенке прихожей Витяню. В одной руке у него был пистолет, в другой — свернутая газета.

— Привет, подружка! — голос Мишина звучал, как всегда, жизнерадостно, словно он только что встретил меня у кафе «Север» на улице Горького. — Судя по всему, товарищи, любовью вы не занимались. Уже приятно…

31 декабря 1977 года

— А ты говнюк, Матвей, — ласково сообщил Витяня. Его рука с пистолетом сделала легкое движение в сторону. — Не стой над женщиной, сядь. И ручки положи за голову.

Словно загипнотизированный, Тополев тяжело опустился в кресло, сцепив на затылке пальцы.

— Я тебе говорил, подруга, как его называют в «конторе»? Говнюком. Представляешь, в центральном аппарате КГБ, среди людей, самым положительным качеством которых является полное отсутствие оных, Тополева прозвали говнюком! Это ж каким говнищем надо быть, Валюха!.. Он тебя бил?

— Так, разминался.

— Говорю же — говнюк… А теперь окажи мне любезность, пошарь у него под мышками. Да не кривись так: Матвей у нас европеец, дезодорантами пользуется. Если, конечно, еще не обделался со страха… Увидишь что-то похожее на вот это, — Витяня выразительно кивнул на свой пистолет, — берешь осторожно пальчиками, кладешь на пол и резким движением правой ноги, как на стадионе «Динамо», пасуешь мне. Носовые платки и презервативы меня не интересуют. Поняла?

Я молча кивнула, встала и направилась к Тополеву. Несмотря на то, что под зорким приглядом Мишина «говнюк» не представлял практической опасности, мне все равно было не по себе. Не знаю, как насчет дезодорантов, но от Тополева так разило потом, что я сразу вспомнила раздевалку для мальчиков в нашем школьном спортзале, куда меня в восьмом классе втолкнули на пари две самые близкие подружки. Под пиджаком у Тополева я нащупала кожаную кобуру.

— Есть пистолет, — сказала я Мишину. — Как теперь его извлечь?

— Ремешок видишь?

— Вижу.

— Кнопку нащупала?

— Да.

— Отстегни. И не бойся. Это намного проще, чем расстегивать лифчик.

Пока я выполняла эти указания и вытаскивала из-под пиджака Тополева здоровенный пистолет, прошло не менее трех минут. Все это время Витяня не менял позы и беззаботно насвистывал мотив песни «Я шагаю по Москве».

— Витяня, а можно без футбольных приемов? Эта штука весит килограммов пять, не меньше.

— Делай, как я сказал, — посерьезнел Мишин. — Он, конечно, говнюк, но не фраер.

Наверное, даже королю футбола Пеле ни один удар не давался с таким трудом, как мне этот — по пистолету. Черное вороненое орудие убийства проделало путь к ногам моего школьного приятеля. Витяня быстро присел, подхватил пистолет и поднялся.

— Ну вот и все, — он улыбался нехорошей улыбкой. В классической литературе такие улыбки сопровождаются эпитетом «палаческая». Но мне в тот момент было не до классики. Я уже знала, что Витяня вполне способен нажать курок любого из пистолетов.

— Теперь отойди, — сказал он, запирая дверь за своей спиной. — Оставь между ним и мной свободное пространство. На всякий случай, чтобы он не пытался дернуться.

Я с облегчением упала в кресло. Судя по тону Мишина, убийство откладывалось, а значит, можно было обдумать, чем грозит лично мне новое осложнение.

— О чем ты хотел со мной поговорить? — услышала я скрипучий голос Матвея.

Да, серьезно меняется человек, превращаясь из палача в жертву. В голосе Тополева не было ни ненависти, ни металла, которые звучали в унисон, когда он хлестал меня по морде. Сейчас это был голос базарной торговки, смягченный щедростью постоянного покупателя.