— Я уже натерпелась.

— Я знаю… — он посмотрел на часы. — А теперь обними меня крепко-крепко и дай свое ухо. Я тебе скажу кое-что не для ЦРУ.

— Скажи…

Я привстала на цыпочки, уткнувшись макушкой в его подбородок, обняла этого свалившегося на меня, как подарок за все перенесенное и выстраданное, мужчину так крепко, как только могла, и вдруг представила себе, что все это — просто сон, обычный сон. Что не было этой страшной истории, не было моих дурацких самодеятельных расследований, не было Андропова с его бандитами и мертвого Гескина на бордовом покрывале, и Буэнос-Айреса с Витяней, и Габена с его чилийской кухней… Мне это просто приснилось, а сейчас я открою глаза, стряхну с себя сонное наваждение, кошмары и страхи, и рядом будет этот человек, которого я обнимаю, и это будет в Москве, в моей квартире, и мы встанем, и я побегу в редакцию, где у меня скопилась масса дел, а он пойдет на свою работу, а вечером мы встретимся, и не надо будет говорить шепотом, обнявшись в тесной кабинке душевой, не надо будет прятаться, прислушиваться, как сердце падает от страха куда-то на самое дно грудной клетки…

— …в любом случае. Ты поняла, Вэл?

— А?..

— Ты вообще слышала, что я тебе сказал?

— Нет. Я думала о тебе.

— Вэл, скажи мне, сколько их?

— Вместе с Тополевым пять человек. Это убийцы, Юджин. Я их боюсь…

— Они прилетели вместе с тобой?

— Нет. Но, думаю, что они уже где-то здесь. Все пятеро вылетели из Барселоны в тот же день, что и я. Правда, не в Амстердам, а во Франкфурт…

— Серьезные господа.

— Им нужен Мишин.

— Я знаю, Вэл.

— Откуда?

— Все! — он приложил указательный палец к моим губам. — Конец пресс-конференции. Поговорим, когда все кончится.

— Что все? О чем ты говоришь?

— Сейчас я уйду. Ровно через две минуты ты выключаешь воду, идешь в холл и плотно обедаешь. Потом ложишься спать. Потом встаешь и делаешь то, что тебе велели серьезные господа. В точности. Без импровизаций! Это очень важно, Вэл. И ни о чем не думай, не волнуйся. Я буду все время рядом. Но ты меня не ищи. Поняла?

Я кивнула.

…Юджина уже давно не было, а я, не в силах сдвинуться с места, все стояла в тесной кабинке, прижавшись мокрым лбом к холодному рифленому стеклу, и думала, думала, думала… Правда, на сей раз в голове уже не прокручивалась, как в допотопном проекторе, бесконечная затертая, с царапинами и поврежденной перфорацией, кинолента, на которой изображение холодной и серой Москвы наползало на солнечные улицы Барселоны, а бликующие фальшивые очки Витяни Мишина накладывались на сморщенное лицо моей матери и черный пластиковый мешок с трупом Бердсли. Передо мной стояло одно изображение — улыбающийся Юджин в смешной куртке официанта. А к нему примешивалось дикое, ужасное, не поддающееся логике предчувствие, что этот кадр я вижу в последний раз…

30 декабря 1977 года

— Алло? Попросите, пожалуйста, господина Рене.

— Кто его спрашивает? — голос в трубке принадлежал немолодой женщине.

— Скажите, что звонит его старая знакомая по Цюриху.

— Вы учились вместе с господином Рене в колледже?

— К сожалению, только два семестра, мадам.

На этой дурацкой фразе официальная часть пароля заканчивалась. Дальнейшие инструкции Матвея Тополева заключались в том, что я должна ждать.

Я и ждала, плотно прижав трубку к уху и безуспешно пытаясь зажечь одной рукой фирменную картонную спичку.

В трубке воцарилась тишина. Без треска и шорохов, которыми родные советские АТС ублажают слух своих абонентов, а — музыкальная, чистая. Затем раздался уже более молодой женский голос. Витяня, как видно, в своем прекрасном далеке времени зря не терял:

— Мадемуазель Мальцефф?

— Да.

— Наш общий знакомый поручил мне пригласить вас отпраздновать вместе с ним Новый год.

— Очень мило с его стороны, — пробурчала я. — Где именно?

— Ровно через два часа с Центрального вокзала отправляется ваш поезд. Билет у администратора вашего отеля, внизу…

— Простите, мадам, какой еще поезд?

— В Волендам. Это небольшой курортный городок на самом берегу моря. Очень красивые места, природа, дюны… Вы будете там в семь утра. Сразу по прибытии вам надо будет взять такси и назвать шоферу отель «Дам», где уже ждет вас номер.

— Да, но…

— Мадам что-то не устраивает?

— Видите ли… — я представила себя одну в поезде, а потом в пустом номере отеля, в ожидании милого друга Витяни, и мне сразу захотелось забаррикадироваться в ванной. — Видите ли, я здесь не одна. Со мной главный редактор моей газеты, и мне будет как-то непросто объяснить ему причину столь неожиданного отъезда в другой город. Тем более в канун Нового года…

— Никаких проблем, мадам, — с новой силой защебетал голос. — Вы можете ехать в Волендам вместе с вашим попутчиком. Сейчас я закажу ему номер в отеле. Что же касается билета на поезд, то он будет его ждать у проводника четвертого вагона. Запомните: вагон номер четыре. Счастливого пути, мадам, и приятного вам Нового года!

Я отшвырнула проклятые картонные спички, нашарила в сумке зажигалку и наконец прикурила сигарету, показавшуюся мне такой же противной, как полтора последних месяца моей жизни.

«Все как в хорошем театре, уважаемая В.В., — думала я, пуская клубы дыма навстречу сталактитам люстры „мобиле“. — Билеты у знакомого администратора в кассе, программка у билетерши, бинокль в обмен на номерок, место в четвертом вагоне, прекрасный обзор, пьеса в двух действиях и шести картинах, в финале кого-то убьют, но кого именно, авторы программки предусмотрительно не пишут. Для поддержания зрительского интереса. Я бы с удовольствием досмотрела спектакль до конца, не точи меня червь сомнения относительно моей роли в нем. Я ведь не была ни актрисой, ни режиссером, ни даже рабочим сцены, но вполне могу быть принесена в жертву именно как зритель…»

Я уже докуривала фильтр, как вдруг сообразила, что пора поворачиваться и отрабатывать командировочные из желтого дома рядом с «Детским миром». Набрав телефон портье, я услышала ставшие уже родными оральные интонации телефонной маньячки:

— Хэлло?..

— Я бы хотела сделать заказ, мадемуазель.

— О, конечно, мадам! — голос был такой, словно она забрала телефонную трубку в рот, отчего в моей мембране все чмокало, шепелявило и шелестело. — Все что угодно!

«О Боже, только не это!», — подумала я с содроганием и сухо велела:

— Распорядитесь, чтобы мне принесли холодный чай с лимоном и сэндвич с лососиной.

— У мадам прекрасный аппетит… — замечание этой стервы попадало в самую точку, если учесть плотность обеда, который недавно принес мне Юджин. — Будет исполнено, мадам…

Ровно через две минуты в мой номер уже стучали.

На сей раз потомок Батыя был облачен в стильную замшевую куртку песочного цвета, из-под которой выглядывал высокий ворот бежевой водолазки, в синие джинсы и замшевые туфли на высокой каучуковой подошве. На плече у него болтался дорогой фотоаппарат, и вообще он был похож на праздношатающегося туриста из нежданно-негаданно разбогатевшей Монголии.

Даже не поздоровавшись, убийца-гастролер уверенно проследовал в холл, плюхнулся без приглашения на диван и вопросительно сощурил свои и без того узкие глаза.

Я молча села напротив в кресло и тоже уставилась на гостя.

— Ну? — спросил потомок Батыя.

— Баранки гну! — ответила я дружелюбно. — Тебя что, полена кусок, так и не научили здороваться при встрече? Как выясняется, дружок, ты еще более дремуч, чем те лошади, которых твои предки трахали с утра пораньше для сохранения вашего узкопленочного генофонда! Лошади хоть хвостом махали в знак приветствия…

Потомок Батыя открыл рот, потом закрыл, через секунду снова открыл, после чего опустил пухлые веки, переваривая услышанное, внутренне подобрался и тихо сказал:

— Здрасьте.

— Привет.

— Пароль говорила?