«Милый» осекся. Видимо, не рассчитывал на такой поворот. Судя по его кислой физиономии, аналитический обзор ситуации складывался не только не в мою, но даже и не в его пользу.

— Видишь ли, — начал он осторожно. — Я…

— Ты — просто перевозбудился, дорогой мой. Должно быть, после этого дурацкого тычка в живот. Не мучай себя. Расслабься.

— Но я действительно хочу что-нибудь сделать для тебя.

— Единственное, что ты можешь для меня сделать, — это повернуться лицом к стене и заснуть. Я должна переодеться… Ну, живее! — прикрикнула я, видя, что он намерен продолжить дискуссию. — Я спать хочу, черт тебя подери!

Редактор тяжело вздохнул, снял галстук и пиджак, аккуратно повесил их на вешалку в узкий полированный шкаф, потом стащил с ног добротные кожаные башмаки, выставив их строго перпендикулярно дивану, повернулся лицом к перегородке, накрылся пледом и буркнул:

— Спокойной ночи.

— И тебе тоже…

Последние раздумья перед отходом ко сну — раздеваться или вырубиться прямо так, в одежде, заняли у меня еще несколько минут. Я понимала, что мне предстоит, возможно, самый тяжелый день за всю поездку. Надо было хоть выспаться. А высыпаться по-настоящему, когда на мне хоть что-то надето, я не могу. С детства, несмотря на титанические воспитательные усилия моей мамы, я ненавидела ночные сорочки. Стоило ей пожелать мне спокойной ночи и выйти, как я моментально сдирала с себя ночнушку и засыпала голой. Став повзрослее, я не изменила своей привычке, хотя и не раз задумывалась над природой этой неприязни. Скорее всего, ночная рубашка ассоциировалась в моем детском воображении с кружевным чепцом, папильотками на голове и вставной челюстью, бережно утопляемой каждую ночь в граненом стакане на прикроватной тумбочке. То есть с безнадежной и беспросветной старостью, которую в детские годы для меня воплощала бабушка — добрая ко мне, но прижимистая и склочная в общении с остальным миром женщина.

Однако раздеваться догола в чужом поезде, пересекающем чужую страну, да еще в купе, куда запросто может войти Витяня Мишин, я не решалась.

— A-а, назло кондуктору! — махнув рукой на все, я плюхнулась на диван в чем была и уже через минуту провалилась в сон.

31 декабря 1977 года

Последствий ночного бунта на борту вагона номер четыре я, конечно, не дождалась: ни в какой Амстердам, а тем более в Москву, мой номенклатурный экс-любовник не поехал. Проспавшись и сделав соответствующие оргвыводы, он внятно сказал: «Привет» и как миленький поплелся за мной на стоянку такси — помятый, хмурый, чем-то похожий на сумрачное утро, пробуждавшее славный городок Волендам.

Таксомоторов на небольшой, мощенной брусчаткой, привокзальной площади было раза в три больше, чем клиентов.

Не знаю, нужно ли говорить, что подоплека моих участившихся в последние месяцы зарубежных поездок безжалостно убила во мне, в числе прочего, первородную привычку туриста вертеть в новых местах головой и восхищаться местными достопримечательностями. Тем более что, глядя в окно такси, особых достопримечательностей я не заметила. Город чем-то напоминал старый Таллинн, а отель «Дам» — сложенный из бурого камня трехэтажный особняк, увитый плющом и увешанный затейливыми газовыми фонарями, — таллиннскую гостиницу «Тооме».

Едва назвавшись, я получила от моложавого портье ослепительную улыбку и ключ, приделанный к старомодной деревянной груше. На донышке груши была выбита цифра 17.

— Мадам будет очень удобно, — рокотал портье сочным басом на хорошем французском. — Номер угловой, теплый, на втором этаже, с прекрасным видом на пляж…

— Мне сказали, что и для этого господина будет заказан номер, — я кивнула на редактора, тихо забившегося в кресло у старинного камина. Он вообще скромнел на глазах. «Еще пара таких поездок, — не без злорадства подумала я, — и из него мог бы получиться вполне сносный муж».

— О да, мадам! — кивнул портье, направляясь к редактору и подавая ему ключ. — Ваш попутчик будет жить рядом, в номере восемнадцать.

— На такой новогодний подарок я и не рассчитывала…

— Располагайтесь, мадам, — породистое лицо портье расплылось в профессиональной улыбке. — Через полчаса вы можете спуститься вниз и позавтракать. Надеюсь, вы любите фрит в сметане?..

Номер был небольшой, но очень уютный и со вкусом обставленный. Став на деньги КГБ крупной специалисткой по части гостиничных апартаментов, я быстро сообразила, что, помимо холла, где я поспешила скинуть туфли и пальто, там была еще спальня и непременная ванная. Решив первым делом помыться, я уже хотела снять платье — и замерла: из ванной отчетливо доносился звук льющейся воды…

Свежеприобретенный опыт подсказывал мне, что просто так, по забывчивости мечтательной горничной, в пустом номере буржуазного отеля вода из крана не льется. Следовательно, там кто-то есть. И этот «кто-то» настолько уверен в себе, что не только забрался в мой номер, открыв его своим ключом, но и совершенно спокойно занимается в моей ванной водными процедурами.

Почему-то я была уверена, что это не Юджин и не Витяня. И оказалась права.

Я все еще стояла как вкопанная посреди гостиной, боясь удовлетворить свое любопытство неосторожным движением, когда за полуоткрытой дверью ванной мелькнула чья-та тень, материализовавшаяся спустя секунду в тело Матвея Тополева, утирающего мокрые руки моим полотенцем. Он успел сменить смокинг на роскошный джинсовый костюм и высокие шнурованные кожаные сапоги и теперь был похож на ковбоя с рекламы сигарет «Саше!». Не хватало только лассо, переброшенного через плечо, и мужественного выражения лица. У Матвея оно было страдальческим.

— Интересно, что вы здесь делаете, Тополев?

— Жду, — буркнул он и, обойдя меня, как вешалку, подошел к окну и задернул шторы.

— В моей ванной? У вас что, горячей воды нет?

— Прекратите болтать и сядьте! — по его интонации я почувствовала, что сейчас лучше в пререкания не вступать.

— Итак, он вас навестил, — Тополев не спрашивал, а констатировал. — Так сказать, визит на колесах.

— Он вообще специалист по неожиданным визитам, — подтвердила я, гадая, куда гнет мой суровый куратор.

— Он убил нашего человека.

— Я знаю.

— Он сказал вам об этом? — девичьи бровки Матвея едва заметно приподнялись.

— Так, между прочим… — я вынула сигареты и закурила. — Самое смешное, что в пятом классе его били практически все мальчишки. Даже самые слабые. Ничего не скажешь: у вас умеют готовить специалистов. Знаете, Тополев, я только сейчас поняла, что любимая фраза наших руководителей о кадрах, которые решают все, относится не к экономике, а к КГБ…

— Не надоело резвиться? — Тополев смотрел мрачно.

— Я не настолько хорошо знала вашего человека, чтобы оплакивать его вот так сразу, не помывшись с дороги.

— Что сказал Мишин?

— Сказал, что хочет встретиться с вами.

— Зачем?

— Я толком не поняла…

Опыт — великое дело. Еще месяц назад я бы не задумываясь выложила Матвею все, что слышала. Теперь же я сознавала, как важна и, главное, насколько опасна эта информация. В любом случае, ему совсем не обязательно было знать, что я вникла в кое-какие нюансы.

— Мишин говорил что-то о Западной Европе, Латинской Америке и кротах… Да, и еще он сказал, что располагает каким-то досье, которое должно вас заинтересовать.

— Это все?

— Да.

— Кто-нибудь присутствовал при вашем разговоре?

— Практически нет.

— Что значит «практически»?

— В самом начале беседы Мишин так врезал моему редактору, что его участие в нашей беседе можно считать чисто условным.

— Вы уверены, Валентина Васильевна, что он ничего не слышал?

— Уверена, — кивнула я и тут же засомневалась, но уже про себя, а не вслух: в конце концов, это было мое личное дело.

— Он обговорил с вами связь?

— В каком смысле?

— Ну, — Тополев сделал нетерпеливый жест, — он сказал, как именно вы передадите мой ответ на его предложение?