— Это я, Аркадий! — тихо откликнулся легионер.

Матвей встал и передернул затвор пистолета.

— Почему вернулся?

— Открой, кое-что случилось…

— Сейчас… — Тополев рывком поставил меня на ноги и резким движением перерезал веревку на руках. Я уже разинула было рот, чтобы возмутиться этим произволом, но буквально наткнулась на змеиный шип Тополева:

— Ни звука! Одно слово — и пуля у тебя в затылке!

— Но там же свои! — напомнила я.

— Свои дома сидят. Иди открывай. И без фокусов…

От дивана до двери было шагов восемь-девять. По всей вероятности, последних шагов в моей жизни, ибо я достаточно ясно понимала, как ничтожно малы шансы живца-приманки с инвентарным номером КГБ, если в нее вот-вот готова вцепиться здоровенная рыбина, а ту, в свой черед, подстерегает пара опытных рыболовов. Я и мысли не допускала, что Аркадий нарушил приказ, самовольно явившись, вместо поисков Витяни и разогрева машины, туда, где его никто не ждал, — в мой номер. Следовательно, за дверью творилось то же, что и по эту сторону: Аркадий, как попка-дурак (или как В. В. Мальцева), повторял то, что велел ему сзади человек с пистолетом. А поскольку я уже утратила после инцидента в вагоне слабую надежду увидеть тело Виктора Мишина с подвязанным подбородком, то могла смело ставить несколько оставшихся мне секунд жизни против самых дорогостоящих туалетов парижского дома «Коко Шанель» на то, что за спиной Аркадия стоит Витяня. Конечно, это был шанс для меня, но очень уж призрачный. Особенно если учесть, что и Тополев наверняка предвидел этот вариант и занял во всех отношениях удобную позицию — строго за моей спиной. Впрочем, если вдуматься без паники и предвзятости, все мужики, даже самые лучшие, в экстремальных ситуациях прячутся за спины женщин. А Тополев был далеко не из лучших…

До двери оставалось не более двух шагов, когда силы окончательно покинули меня. Ощущение было такое, словно к каждой моей ноге была цепями прикована стокилограммовая гиря.

— Ну?! — прошипел Тополев. — Открывай!

— Я не могу.

— Считаю до двух. Если не откроешь, то…

— А почему не до трех? — вопрос был как раз из тех, какие задает душа, наполовину покинувшая тело. — В кино обычно считают до трех…

— Раз, два…

— Идиот! — крикнула я так, что плафоны гостиничной люстры качнулись во тьме. — Я действительно не могу, понимаешь, кретин подоночный?! У меня ноги отнялись от страха!..

В этот момент за моей спиной раздался страшный грохот. Такой стеклянно-скрежещущий эффект могло вызвать лишь прямое попадание легкоатлетического молота в «горку», заботливо набитую коллекционным хрусталем. И почти сразу я услышала:

— А ведь она не лжет…

Дальнейшее произошло настолько стремительно, что, даже обернувшись на родной голос через какую-то долю секунды, я увидела лишь окончание действия — чью-то взметнувшуюся руку, хруст и какое-то расчлененное, словно снятое в «рапиде» падение Матвея Тополева прямо к моим ногам. Юджин — улыбающийся, растрепанный, в распахнутой синей куртке, стоял на фоне вдребезги разбитого оконного стекла, как доброе новогоднее привидение, а мягкие хлопья снега, усыпавшие его плечи и волосы, только усиливали этот эффект.

Господи, я так ждала этого момента, так мучительно представляла себе свое освобождение, его возле себя, эту улыбку, в сравнении с которой все родины мира — не более чем контуры на географической карте… А дождавшись наконец, с ужасом почувствовала, что даже пальцем шевельнуть не могу!..

— Ты что, Вэл?! — улыбка на лице Юджина сменилась тревогой. — Ты ранена?

Не в силах сказать хоть что-нибудь путное, я кивнула.

— Куда ранена? — расстояние от окна до места моего мгновенного паралича Юджин преодолел в один шаг и сгреб меня в охапку. — Куда ты ранена, Вэл? Говори же, не молчи!..

— В голову и сердце.

— Ты шутишь?

— С любовью не шутят, родной…

31 декабря 1977 года

Все дальнейшее происходило так, словно меня положили на больничную койку, подключили к кислородному баллону, в кислород поддали немного наркотика и превратили происходящее в милый, нестрашный сон, когда знаешь, что ты сама, хоть и являешься не только свидетельницей, но и реальной претенденткой на малопочетное звание покойницы, можешь в любой момент проснуться целой и невредимой в собственной постели.

Впоследствии Юджин сказал мне, что именно тогда он всерьез опасался за мою психику.

А происходило вот что.

Усадив меня в кресло и набросив мне на плечи плед, Юджин достал из внутреннего кармана куртки плоскую посеребренную флягу, наполнил треть стакана янтарно-желтой жидкостью, сунул мне напиток в руки, сказав почему-то с грузинским акцентом «Пей до дна!» и открыл дверь. Последующие события я воспроизвожу со стенографической точностью, но без личных комментариев, поскольку не смогла бы тогда осмыслить даже задачку на два действия.

Первым в комнате показался как-то разом осунувшийся Аркадий. Его пальцы были сплетены на затылке, да и весь вид бравого ликвидатора оставлял, как говорится, желать. За Аркадием, на некотором расстоянии, в комнату вошел официант с пистолетом. Тот самый, которого один из легионеров буквально пару часов назад пнул ногой в корму и который ползал на коленях по полу номера Мишина. Официант протянул Юджину пистолет, затем кивнул на лежащего Тополева и спросил:

— Готов?

— Пока что нет.

— Ясно… — официант скосился на меня, сказал на прекрасном русском: «Привет, подружка!», потом поднял с пола веревки, коротким тычком заставил Аркадия принять вид буквы «Г», с неподражаемым изяществом стянул вместе руки и ноги легионера и, свалив его вторым тычком на диван, направился в ванную.

— Это… кто? — спросила я Юджина, когда дверь за официантом закрылась.

— А ты не узнала?

— Витяня?

— Витяня.

— И ты?

— И я.

— Вы… вместе?

— Мы вместе, Вэл. Ты и я.

— А он? Он… он убийца, Юджин! Он убивал людей.

— Я знаю, родная. Я все знаю.

— Но тогда почему?..

— Ты выпила до дна?

— Нет. Я не могу. Это похоже на лак для волос.

— И все же выпей. Этот лак употребляют свыше ста миллионов американцев. Даже по утрам. Ничего у тебя от него не слипнется.

— Что с нами будет, Юджин?

— Все будет о’кей.

— Американцы говорят так даже по пути в морг.

— На то они и американцы.

— Ты меня успокаиваешь?

— Я тебя люблю. Очень.

— Ты бы мог вынести из моего номера всех посторонних и повторить это еще раз?

— Еще как!

— Так чего же ты ждешь?

— Кого.

— Ну кого?

— Твоего школьного друга.

— Зачем?

— Вэл, у меня к тебе огромная просьба.

— Да!

— Ты не спрашиваешь даже, какая именно?

— Все равно да!

— Дай мне полчаса.

— Они твои.

— И помолчи.

— Ты хам!

— Но обаятельный, правда?

— Правда. Ты обаятельный хам!

— Спасибо!

— На здоровье!

— Воркуете? — теперь не узнать Витяню было просто невозможно: в элегантном смокинге, крахмальной манишке и темно-синей, в мелкий-мелкий горошек, «бабочке», Мишин напомнил мне о том вечере в Доме кино, с которого он увез меня в своем «мерседесе». — Ну-с, сэр, я к вашим услугам!

— Прекрасно… — лицо Юджина приняло совершенно незнакомое мне выражение. Мне показалось, что он сразу повзрослел, подтянулся, стал далеким. — Прошу вас, Виктор…

Они уселись в креслах друг против друга, оставив меня в одиночестве разглядывать их обоих.

— Если позволите, я резюмирую? — предложил Витяня.

— Прошу вас.

— Все условия нашей сделки выполнены, не так ли?

— Да.

— Более того, я пошел на некоторые изменения результатов операции по вашей личной просьбе, так?

— Так.

— Вы имеете то, что хотели иметь.

— Да.

— В таком случае давайте рассчитаемся.

— Только одна деталь, — Юджин поднял руку с вытянутым указательным пальцем.