Девчата добрались до сарая, который был без крыши, но со стенами и мог защитить от ветра. Под стеной куча соломы.
Леся отбросила вещевой мешок Аленки, чтобы не мешал, и стала бинтовать ногу подруге.
Вдруг в темноте что-то зашелестело. Леся выхватила пистолет. В этот миг кто-то тенью метнулся к вещевому мешку и, схватив его, бросился в соломенную кучу. Леся выстрелила наугад и услышала испуганный крик:
— Гитлер капут! Нихт шиссен! Не стреляйт!
Леся и Аленка переглянулись.
— Не стреляйт! Мы хочем хлеп. Бутер!
Леся достала фонарик и нацепила луч в уголок на солому. Там сидели два немецких солдата, обросшие, худющие. Они пытались разломить замерзшую буханку. Руки их дрожали, а буханка была как кирпич, никак не поддавалась. Солдаты стали жадно грызть хлеб с обеих концов. Даже свет фонарика не всполошил их.
— Смотри ты, — прошептала Аленка. — Как шакалы! Еще и замерзнем из-за этих троглодитов, я от ран и холода, а ты от голода!
Тем временем Леся отобрала оружие у этих вояк. У обоих были автоматы, но без рожков. «Наверно, давно выбросили, чтобы сдаться в плен, да что-то помешало, и они спрятались…» Немцы грызли мерзлую буханку, как собаки кость, жадно подбирали крошки. У одного на голове женский платок, другой весь обмотан каким-то тряпьем.
— Погаси фонарик, противно смотреть на эти морды! — скривилась Аленка.
— Просто невероятно, что летом в этих степях жара свыше тридцати! — проговорила Леся, припоминая переход партизан от Ворошиловграда до Сталинграда.
Ей припомнилось письмо Виктора Майборского, полученное в Сталинграде.
«Милая Леся! Уже несколько дней я начинаю письмо, но все что-то перебивает, и приходится начинать сначала. И вот вчера произошла неожиданная встреча. И с кем бы ты думала?.. Ни за что не догадаешься…»
Эту часть письма Леся знала наизусть. Всегда, когда мысленно читала его, казалось, что сама она побывала в той степи, где в жестоком бою сошлись танки.
«Андрей интересовался, давно ли ты писала мне, — всплывали в памяти строчки. — Я ответил, что Леся писала и о вас обоих, и о том, что вы ее не взяли с собой. «Хватит еще и на ее долю войны! — сказал Колотуха. — А вообще, вы счастливы, Виктор, что вам есть кому писать. Я многое бы отдал, лишь бы переписываться с Галей…» Я сказал тогда Колотухе: «Это хорошо, старшина, когда на свете есть ОДНА!»
«Хорошо, когда на свете есть ОДНА!» — повторила Леся, стараясь шевелить пальцами в сапогах.
«Ну нет чтобы надеть валенки! Проклятая оттепель подвела… Хорошо, что есть ОДНА. А если у одной есть двое?..» Девушка даже испугалась такой мысли. А письмо все дальше бежало строками перед глазами.
«Вот так и окончилась наша встреча. Вместе с ранеными и обожженными танкистами отправили в госпиталь и наших — Андрея и Максима. Сколько пройдено ими от границы по вражескому тылу, а вышли на нашу сторону и надо же — тяжело ранены…»
Что там дальше?
«Ты одна у меня, Леся, на всю жизнь. Только это я имел в виду, когда так сказал нашему старшине. И если я еще жив, то потому, что люблю тебя, Леся!»
— Холод сумасшедший, Лесенька! — пожаловалась Аленка. — Щеки мерзнут, а ноги вроде уже и нет.
— Будем как-то выходить, Аленка, а то и впрямь замерзнем!
— А немцы? Что с ними делать?
— В расход! — решительно сказала Леся, припомнив письмо Майборского и слова о ранении Андрея.
— Может, эти птицы понадобятся нашим? — возразила Аленка.
— Птицы? — скептически отозвалась Леся. — Кому они нужны, когда сотни и тысячи наших людей гибнут каждый день! Прикончим!
— Гитлер капут! — воскликнул один из немцев.
— Вот черти! Я думала, задремали, — сказала Леся и обратилась к солдатам: — Пойдете в плен?..
— Гитлер капут! — сказал один.
— Яволь! — ответил другой.
— Придется взять с собой, — вздохнула Леся. — Но как же мне с вами справиться?
— Зольдат помогать!
— Яволь! Солдат вам помогай!
Немцы смастерили из двух палок и плащ-палатки носилки и положили на них раненую Аленку. Они же и понесли девушку. А Леся шла, неся рацию и оружие. Вспыхивали осветительные ракеты, иногда коротко строчили пулеметы. Немцы мгновенно клали носилки и падали на землю. Стрельба утихала, и солдаты поднимались, несли дальше раненую Аленку заснеженной, изрытой снарядами, бомбами и минами равниной.
До наших позиций оставалось каких-то семь-восемь километров, а Лесе казалось, что перед ними простирается бесконечная, как тундра, снежная пустыня.
Когда рассвело, увидела арбу, запряженную волами и до предела нагруженную какими-то непонятными вещами. Волов погоняла женщина в кожухе, укутанная в теплый плат. Леся решила подождать, пока подъедет ближе.
— Цабе, серый! Цабе! — погоняла женщина быков. — Девушка милая! Куда ехать, чтобы в плен этих вояк сдать?
Теперь Леся поняла, почему издали груз показался странным. На арбе, съежившись, сидели итальянские и румынские солдаты. Было их около сорока.
— А вы уверены, что они живы? — спросила Леся.
— Были живы, дочка! Я их в балке нашла. Там вроде бы затишно, вот они и сгуртовались как овцы. Я побежала на хутор, запрягла арбу — и к ним. «Садитесь, — говорю, — да повезу вас в плен!» Кто мог, уселся. А увидела тебя с двумя фрицами и подумала: знаешь, где позиции наших. Передаю тебе этих вояк. Они вроде еще теплые. Хотя и враги, а люди все-таки… Бери волов и погоняй к своим. Передай, чтобы скорее выметали с нашей земли этих проходимцев!
Женщина еще отдала раненой Аленке свои рукавицы и пошла обратно. Солдаты подвинулись, освободив место для раненой, и Леся крикнула:
— Цабе, серый! Ленивый ты какой!
Напротив всходило солнце — большое, красное, как и летом, но холодное… «Светит, но не греет солнце золотое», — припомнились слова из детского стишка.
Но вот и последние метры до позиции, где стояли гаубицы, накрытые маскировочными сетями. Оттуда прозвучал желанный, долгожданный выкрик:
— Стой! Кто идет?
— Не идем. Едем на волах! — ответила Леся.
— Ну и груз! — схватился за голову красноармеец. — Да твои же пленные фрицы и адольфы в чурки превратились! Так поработал мороз!
Раненую Аленку бойцы понесли в медсанбат, а Лесю и пленных провели в землянку.
Над самодельным столом, сбитым из ящиков, склонились над картой два офицера. В другом уголке два бойца грелись над большими «сковородами» — противотанковыми минами, используемыми как печки, — взрыватели из них, понятно, были вынуты. Пахло горящей серой. Над минами-«сковородами» бойцы держали мерзлый хлеб.
Леся обернулась, отыскивая взглядом пленных немцев, которые ночью ели замерзшую буханку. Они словно ждали этого взгляда, вытянулись и назвались, обращаясь к командиру батареи:
— Ефрейтор Карл Вебер. Второй батальон триста семьдесят пятого полка четыреста пятьдесят второй пехотной дивизии.
— Обер-ефрейтор Отто Герман, штаб триста семьдесят пятого полка.
— Видно, что обер, раз платком укутался! — заметил командир батареи старший лейтенант Петр Заруба и обратился к Лесе: — Вы ранены?
— Что-то с ногами.
Старший лейтенант посадил Лесю на нары и стянул с ее ног сапоги.
— Принесите снегу! — приказал артиллерист и стал растирать Лесины ноги. — Как же это вы без валенок?
— Выходила в тыл, была оттепель, — ответила, оправдываясь, Леся. — А потом ударил такой лютый мороз.
— Так посмотреть на вас, ни за что не скажешь, что вы партизаны, — заметил Заруба. — Привели пленных, о которых ничего не знаете.
— Не было нужды и условий для знакомства. Разведданные я передала по рации.
— А между тем эти два субчика принесли в своем «сидоре» много документов, писем, не отправленных в Германию. Ценны они и как живые «языки», — вмешался в разговор командир огневого взвода, который знакомился с пленными, пока командир батареи спасал девушке ноги.
— И все-таки не верится, чтобы полковник Шаблий послал в тыл противника своих бойцов, будто на концерт, — покачал головой командир батареи.
