— Наградят, мама, и третьим, только не ленись на войне, — пошутил Андрей, ловя струйку воды, которую из кружки лила Полина Ивановна на его руки. — Если не убьют, конечно!.. Слышал, что отцу присвоили генеральское звание. Все хлопцы рады за него и говорят, что он настоящий партизанский генерал:

— Надолго пришли на эту сторону фронта? — несмело спросила мать.

— Пока снова не пошлют, — ответил Андрей.

— Тебе все шуточки! Может, какую-нибудь передышку сделал бы, подучился на курсах, в школе, в училище? Война эта, по всему видно, не закончится в сорок втором.

— Приходится, мама, на ходу учиться. Я, наверно, навсегда связан одной веревочкой, как альпинист, со своими товарищами. Куда Опенкин, Рубен, Мукагов, Колотуха, туда и я. Мы же все — пятая застава. Надо нести ее честь! Да еще тут одно обстоятельство. Не для печати, как говорится. Хлопцы верят в то, что меня не запеленгуют немцы за пять-двенадцать километров. Может, в этом и есть доля правды — я много думал и работал над тем, чтобы моя рация была слабо слышимой вблизи. А это немаловажная причина, чтобы идти с таким радистом на боевые задания!

Андрей вытирался свежим, чистым полотенцем, пахнущим льном, водой и даже солнечными лучами, под которыми отбеливалось когда-то полотно.

— Правда, крепкий узелок связывает тебя с бойцами своей заставы, — заметила Полина Ивановна.

Андрей глянул на стол. Там уже стояли тарелки с огурцами, помидорами и квашеными яблоками. На плите — кастрюля, в которой варилась картошка.

— Целый десант гостей ждет, Полина Ива… — Андрей прикусил губу: заговорился. «Не обиделась ли она?»

Но Полина Ивановна сделала вид, что ничего не произошло, и сказала:

— Да. Придут твои друзья — Опенкин, латыш Артур, осетин Шмель, Колотуха, Леся со своей матерью…

— Лида, наверно, не знала, что я возвращаюсь? — спросил Андрей. — Где она?..

— Еще в школе. Прибежит сейчас, — успокоила Полина Ивановна.

— На всякий случай я пойду встречу гостей. А, мама? — посмотрев в зеркало и пригладив взъерошенный чуб, сказал Андрей.

— Иди! — сказала мать, провожая его теплым взглядом.

На улице Андрей сразу же встретил Маргариту Григорьевну и Лесю. Обнял обеих за плечи, прижимая к себе и говоря:

— Теперь вы всегда будете вместе! Слышишь, Леся? Не будь таким неслухом, как на заставе, — намекнул Андрей на то, что девушка не поехала эшелоном на восток вместе с матерью, а осталась на границе вместе с отцом и бойцами.

— Слышишь, дочка, что говорит Андрей? — обняла Лесю мать, заглядывая в ее глаза.

Леся поднялась на цыпочках и поцеловала мать в щеку, Маргарита Григорьевна покраснела и сказала:

— Вот так всегда… Ну, я побежала к Полине Ивановне. Помогу на кухне.

Леся прижалась к груди матери и глубоко вздохнула.

В эту минуту Стоколос припомнил ласковый вечер двадцать первого июня на берегу Прута. Мать и дочка пели на веранде: «Ой у полі три криниченьки…» и что-то вкусное готовили. Леся была в белом, легком, как облачко, платье, собиралась идти на выпускной вечер в городок. «Как давно это было!»

Маргарита Григорьевна пошла, а Андрей мысленно все еще бродил на берегу пограничной реки, искал на небе звезды — Юности, Любви, Надежды и Счастья. Но Леся грустна. «Почему же?»

Он вел ее за руку в небольшой сквер, где по-весеннему оголенные, неуклюжие деревья уже выбрасывали листочки.

— Эх, как здорово, что мы вместе! — сказал Андрей. — А ты по-настоящему молодец! Когда я передавал тебе о замене оператора, даже руки задрожали на ключе.

— Что-то не заметила. Правда, и слышно тебя было плохо, — заговорила Леся. — Ты просто забыл: «OP номер один» ты отстучал с железной выдержкой и твердостью.

— Даже не представляешь, как ты меня поддержала этим «Я люблю вас!» — сказал Андрей, не замечая холодного тона девушки. — Я так и сказал себе: «Леся понимает, что питание к рации у нас кончается, что каждая минута чрезвычайно дорога! Она рассудительна!» Спасибо тебе, милая, родная! Отбил тебе в ответ и я «LB», но принял уже высококлассный спец. Хочешь, я сейчас крикну на весь мир: «Люблю Лесю!» «LB»!

Андрей обнял девушку и хотел поцеловать, но она защитила свои губы пальцами.

— Ты всегда был самонадеянным. И даже тогда, когда снимал меня с вахты на позор всем радистам.

— Что ты, Леся? — отступил на шаг от девушки Андрей.

В его горле начало жечь, словно он разжевал сразу два стручка красного перца, который когда-то давала ему в Лютенках Арина Кирилловна, праправнучка первого русского генерала-артиллериста.

— Хочешь, спроси у Маргариты Григорьевны, что я тогда сказал ей после трудного радиосеанса… Я сказал Маргарите Григорьевне, что Леся стояла на вахте, как бог эфира!

— Не стоит впутывать сюда еще и маму.

— Верно. Обойдемся без мамы, — согласился Андрей. — Но как тогда понимать «LB»?

— Спроси у Ильи Гавриловича.

— А при чем тут Илья Гаврилович?

— Это он подсказал, имея в виду, наверно, свою Анну-Луизу.

— Он был там, когда я передавал?

— Да.

— Можешь не продолжать, — тихим, упавшим голосом сказал Андрей. — А я поверил тебе, считал, что это чистая правда, что ты в то мгновение представила себя на моем месте после тяжкого боя.

Они сели на холодную скамью под акацией. Ствол дерева был шершавый и кривой, а ветви — словно скрюченные руки.

— Леся! Я мог не успеть передать всю радиограмму. После того сеанса я выкинул батареи! — пытался еще объяснить Андрей.

— Ты об этом уже говорил мне.

Над ними щебетали птицы, радуясь весне, шумел по-весеннему теплый ветер из донецкой степи. А им, когда-то клявшимся в любви, верившим в свои звезды, как будто и нечего было сказать друг другу. Эх, лучше б ту радиограмму передавал Артур Рубен. Только ж у него с передачей хуже, нельзя было рисковать. Да неужели Леся не понимает, не может переступить через личную обиду?!

Горький клубок подкатился к горлу. Парень расстегнул верхние пуговицы фуфайки, потом и воротничок косоворотки, печально улыбнулся.

«Еще и улыбается! — глянула быстрыми глазами на Андрея Леся. — А я ждала, что он извинится… Виктор Майборский так никогда бы не поступил со мной!..»

В этот миг Андрей, перехватив взгляд, будто прочел ее мысли. Леся смутилась, прикрыв глаза длинными темными ресницами.

— Что пишет Виктор Майборский? Где он сейчас? — ровным голосом спросил Андрей, словно затем и пришел к ней на встречу.

— Он командир танковой роты. А что?

— Нужно же знать, где люди пятой заставы.

— Ты вроде сердишься? Будем друзьями.

— Будем друзьями, — согласился он невесело и вынул из кармана часы.

Андрей и Леся возвращались туда, где ожидали их обе матери, Семен Кондратьевич, друзья Стоколоса, с которыми он еще несколько дней назад делил трудности походов во вражеском тылу, боль тяжких ран от обычных и разрывных пуль, тоску по Большой земле.

Его руки машинально расстегнули полевую сумку, нащупали несколько твердых сморщенных шариков. Это были киевские каштаны, которые сорвал он ранней осенью на днепровской круче.

— Наверно, и не взойдут такие, — сказал задумчиво, словно только для себя. — Надо положить во влажное… Знаешь, Леся, я начинаю верить — дойду к Днепру и даже к границе.

Леся взглянула на Андрея удивленно: как будто бы и его голос, и одновременно какой-то другой, чужой. Лишь теперь поняла: ссора зашла слишком далеко.

А еще идя в сквер, Леся верила, что все пойдет у них, как и раньше, пусть только он извинится. Теперь ясно, что плохо знала Андрея, а за восемь месяцев войны у парня сформировался характер, все, что было у него от школьника, что делало его таким непосредственным, наивным, даже застенчивым, — все это ушло навсегда.

— Я тебя понимаю, — вдруг снова сказал Андрей. — Ты столько пережила, потеряв отца, ожидая мать. И нужно же, такой фатальный момент: я передавал в этой радиограмме о твоей матери, выстукивал дорогую для тебя весть, и именно в эти минуты ты уже вычеркивала меня из своего сердца. Когда-нибудь ты это, наверно, поймешь…