Тут король вскоре узнал, что единственная причина разгоревшейся злобы — кошель Андолозия, и тотчас повелел привести палача, и, запасясь свидетелями, допросить графа Теодора далее, и весьма тщательно дознаться у него обо всех тех делах, которые он сотворил. И пытали его и с великой жестокостью били, так что он волей-неволей поведал им, как в темнице своими собственными руками удавил Андолозия, и обо всем деле с начала и до конца.

Когда король услыхал, как они обошлись с благородным Андолозием, он всем сердцем опечалился и разгневался на убийц и злодеев и, недолго думая, вынес приговор и повеление: обоих их колесовать и, если граф фон Лимози столь недужен, принести его на место казни, если он мертв, мертвым его и колесовать. И как гласил приговор, так с обоими графами-убийцами и поступили, предав их обоих казни, их настигло заслуженное возмездие: убив благочестивого Андолозия, они по праву заслужили смерть.

И когда убийцы милостью кошелька, которым и наслаждались-то они лишь краткий миг, были колесованы и убиты, король немедленно послал слуг на остров Лимози и повелел занять замок, город, и деревни, и весь остров целиком, особливо же замок, в котором томился в плену добросердечный Андолозий. Король повелел схватить там женщин и мужей, всех, кто ведал об убийстве, был в нем повинен и умолчал о том, и приказал казнить их пред замком безо всяческого милосердия. Он узнал также, что труп Андолозия они бросили в ров с водой вблизи замка. Он повелел извлечь его оттуда, и с великими почестями и горящими факелами доставить в Фамагосту, и захоронить в том чудесном соборе, который заложил и выстроил его отец, а также устроить по нему пышную мессу, поминовение на седьмой день и на тридцатый так, как подобало бы некоему из могущественнейшего и высочайшего рода его королевства. И были на его поминовении старый и молодой король, а также старая королева и молодая королева Агриппина, которая на сей раз сожалела о верном Андолозии.

И вследствие того, что оба они, Ампедо и Андолозий, не оставили после себя наследников, король взял роскошный дворец себе и нашел там великое богатство и роскошь — домашним убранством, драгоценностями и наличными. В этом дворце поселился молодой король, который жил в Фамагосте вплоть до кончины своего отца.

История эта весьма поучительна: кабы молодой пожелал и потребовал в лесу от Девы счастья мудрость вместо чудесного кошелька, ему воздалось бы за нее сторицей, ибо это сокровище никто не смог бы у него похитить. Благодаря мудрости и разуму он раздобыл бы также бренное богатство, достойное пропитание и немалые поместья. Но поскольку в юности, гонясь за весельем и наслаждениями, он превыше всего любил и ставил мирское богатство и роскошь, то уготовил он себе самому и сыновьям своим страдания и язвительную горечь, и, хотя краткий миг жилось им сладко и припеваючи, возымело это все же такой конец, о каком вы тут услыхали. Без сомненья, еще многие предпочли бы подобный кошель всяческой мудрости. Но каждый, кому предоставится такой выбор, должен, не раздумывая долго, последовать разуму, а не своей дерзкой и прихотливой душе и выбрать мудрость, а не богатство, как и совершил Соломон, благодаря чему он стал богатейшим королем на свете. Но должно полагать, Дева счастья, предоставляющая такой выбор и подарившая Фортунату кошель, изгнана из наших земель, и в этом мире ее более не найти.

1598

Удивительное дело, как это столь славные подвиги шильдбюргеров оказались по сию пору неописанными! А ведь из-за каких пустяков люди аршинные грамоты строчат! По правде говоря, сам я не могу отрицать, что здесь впору на несправедливость сетовать. Но что делать? И кого в том винить? Уж конечно не самих жителей Шильды — велики были их дела и не о письме заботы. Не стали они подвиги свои на бумаге славить, а прибегли для этого к более мудреным знакам и отпечатали их на сырой еще глине могильных памятников. Кстати сказать, это тоже свидетельствует об их необычайной прозорливости, ибо, дай они глине затвердеть, им пришлось бы ковырять в ней не деликатными своими перстами, а костылем ночного сторожа (а костыль этот, как всем известно, снабжен острым железным наконечником и весит три пуда шесть фунтов и двадцать два золотника) или другим каким остроконечным орудием — к примеру, навозными вилами. А ведь была у них не plumbum ingenium — свинцовая башка, но столь доброй памятью они были наделены, что тот, кто услышал нечто от своих внуков, мог спустя несколько сотен лет слово в слово все пересказать своим дедам и прадедам, как если бы знал это еще до сотворения мира. Впрочем, дела свои шильдбюргеры окружили такой глубокой тайной, что ни один человек в мире не смог бы про них проведать, не приснись они одному повелителю ех terra incognita, сиречь из никому не ведомой державы, а у повелителя этого тоже, как говорится, была ума палата. Пробудившись, он тотчас призвал к себе трех самых мудрых своих и благородных советников, из коих один был точильщик, другой — трубочист, а третий — соломорез, и повелел им сей же час, прямо на Рождество Христово, отправиться в землю позади Утопии и до тех пор не устраивать привала, покуда не доберутся они до страны, где отыщут троих таких же умников, как они сами. И три вышеупомянутых посла, не теряя времени даром, взвалили себе на плечи каждый свой инструмент, и пустились в путь-дорожку, и после долгих странствий добрались до Калекута. Когда же входили они в город, тамошний городской голова, коего звали Свиногон[130] Лёбель, как раз направлялся со своими советниками в ратушу. Но поскольку не все советники в назначенный час явились, рассерчал тот городской голова сверх всякой меры, схватил свиной рожок, каким обычно сгонял свиней, приложил его к своему благородному рту и затрубил с такою силой, что от натуги аж почернел. Тут городские советники сломя голову примчались. Понравилась городскому голове этакая прыть, и промолвил он важно: «Вот ведь как вас, больших господ, сзывать приходится, эх вы, чурбаны!» Об ту пору гнал мимо ратуши его помощник стадо свиней, а господа заседать еще не начали. И стали свиньи тереться — бока чесать — о столбы и подпорки. И весь дом стал сотрясаться и ходить ходуном, так что городской голова, опасаясь, как бы дом не рухнул, тут же на месте издал указ поставить на каждом углу по советнику, дабы те отгоняли свиней; ну, а поскольку дубинок у них с собой не было, стали они махать на свиней шляпами, чтобы ратуша, Боже упаси, не рухнула.

Когда эта опасность миновала, поспешили советники наверх. Тут надобно заметить, что у ратуши не было лестницы, и потому слуга городского головы спускал сверху доску на веревках и при помощи хитроумно прилаженных блоков поднимал господ советников одного за другим наверх. Трое послов иноземных от изумления рты разинули и восхитились тем, как тут все разумно устроено. И пришли они к заключению, что, пожалуй, и впрямь нашли себе подобных, но прежде, чем к городскому голове с приветственной речью обратиться, порешили поднабраться еще мудрости и пошли на погост поглядеть могильные памятники. Когда же увидели, какие затейливые знаки выдавлены на каждом, призадумались они, что же это значит. Поскольку ума им было не занимать, в конце концов они смекнули, что знаки эти передавали потомкам — чем погребенный был при жизни славен и знаменит. К примеру, вилы на могильнике говорили, что усопший знал толк в навозе; а прописное «С» означало, что покойник был мастер выгребать свинарник, и так далее и тому подобное. После чего поспешили послы к ратуше и попросили у городского головы аудиенции, которая была им милостиво предоставлена. Взгромоздились они один за другим на доску, и слуга вытянул их наверх. Теперь надо было одному из них слово молвить, и после долгих препирательств, кому говорить первому, выбор пал на точильщика, и он повел такую речь: