А что касается вышеупомянутых жирных и смрадных служителей Золотого тельца, поступающих, в отличие от волка, вовсе не в согласии с законами природы, не говоря уж о законе Божьем, повелевающем возлюбить ближнего, как самого себя, — что касается их, то они строят козни и обирают людей, отнимая у них не только наличные деньги вплоть до последнего гроша, но высасывают, выжимают и выдавливают у обыкновенных смертных все соки и мозг — так что у тех, несчастных, не остается ни сорочки в комоде, ни колоска в поле, ни кочана капусты в огороде, которыми эти ненасытные объедалы, опивалы и обиралы погнушались бы. Да и нет у них, в отличие от того же волка, наготове оправдания подобному поведению, если не считать сатанинской и неутолимой алчности, и отбирают они у людей последнее, когда своего добра им уже давно девать некуда.

Продолжим наше сравнение. Старая пословица гласит: волк волчатиной и в лютую стужу побрезгует. А взглянув на этих архиразбойников, убеждаешься, что и в этом отношении они нарушают все законы божеские и природные: отец ополчается на сына, сын — на отца, брат — на сестру, родичи и свойственники — друг на друга, не говоря уж о такой малости, как дружеская верность, нарушаемая ими ежечасно, — короче, никто из членов этого ордена не может чувствовать себя в компании с собратьями хотя бы в относительной безопасности.

Мы охотно допускаем и прекрасно понимаем, что волк, выходя из лесу и озираясь в поисках добычи, желает найти ее в целости и сохранности: так, чтобы на лугах паслось множество коров, быков и овец, деревенские дворы кишели бы гусями, курами и утками и т. д., и он не стремится взять больше, нежели сумеет унести. А кто осмелится опровергнуть мнение, согласно которому архиразбойники канцелярской, мытарской и соглядатайской масти только того и жаждут, только о том и думают и днем и ночью, чтобы никому другому, кроме них самих, ни крошки не перепало бы; чтобы зерно наше, вино и прочие припасы сгнили или прокисли, чтобы поля наши были побиты градом, — и чтобы лишь они сами кутили и пировали? И не только на нас, обыкновенных смертных, обрушивается их бесчеловечный и кровоалчный гнев, но и друг с дружкою обходятся они с не меньшею беспощадностью, стремясь, чтобы равные оказались бы им не равными и, следовательно, вынуждены были обратиться к ним же за подаянием, в котором им, разумеется, с превеликой охотой будет отказано. Волк — он хоть и жрет, но лишь затем, чтобы набить себе брюхо. А когда нажрется до отвала, лежит в логове, дремлет и оставляет на это время прочих зверей в покое. И его вовсе не сердит то обстоятельство, что луга щедро кормят травою его завтрашнюю добычу. А нашим доморощенным неутомимым волкам, сиречь оборотням, и ночью неймется, они разбойничают круглыми сутками и отнюдь не довольствуются тем, что могут осилить и сожрать по воле Господней, ибо завидущие глаза охватывают взором куда больше, чем может вместить пусть и исполинское брюхо.

Любому из нас, а прежде всего — пастухам и скотоводам, ведомо, что волк, слывущий убийцей и хищником, расправляется со своей жертвой единственно собственными силами — с помощью клыков и когтей, — и мужик, вооруженный орясиной, да пара овчарок могут дать ему неплохой отпор. А надо ли напоминать вам обо всех подлых приемах, предательских ухватках, казначейских хитростях и судейских уловках, на которые так щедры и изобретательны архиразбойники? Научившись кое-как оказывать сопротивление козням вседневным и обыкновенным, мы постоянно становимся жертвою гнусностей, ими только что изобретенных. Волк никогда не покушается на жизнь волка или любого другого хищника, вышедшего на тропу разбоя. А погляди-ка на этих гордящихся своею якобы честью разбойников! Врата их совести пошире, чем ворота лошадиного загона, и нет такой мерзости, которая не нашла бы дорогу им прямо в душу. Вот ловят они и казнят, например, какого-нибудь жалкого воришку или мелкого разбойничка, за всю свою жизнь укравшего или присвоившего меньше, чем любой из них — за год, да с каким удовольствием они это делают! А доводилось ли вам когда-нибудь слышать про то, что волк прикапливает остатки добычи и отдает их другому волку или еще кому-нибудь из зверей в долг — с тем, чтобы те вернули одолженное в двойном размере? А современные ученики разбойничьего искусства, раздобыв по милости Божьей гульден, или пять, или десять, или сколько угодно еще, не находят себе покоя, пока не всучат добытое под чудовищный процент нуждающимся, пока не пустят их в рост и в дело, дабы возвратить вдвойне. Оглядись по сторонам, и увидишь, что несть им числа.

И наконец даже от волка, людям в немалой степени досаждающего, бывает и определенный прок: из когтей и клыков кое-что идет на медицинское снадобье, из шкуры шьются шубы и шапки. А жир хитрых городских лис никому не в радость, кроме разве что сатаны, уверенно забирающего себе их души — потому что с покаянием они, по алчности своей, всегда запаздывают, — да еще наследников. В особенности тем, кого они при жизни больше всего терзали и мучили, не достается по их кончине ни гроша, ни полушки.

И все это, сколь бы постыдно оно само по себе ни было, еще далеко не столь постыдно, как повсеместный обычай воспевать с поистине детским простодушием подвиги архиразбойников, всячески их извиняя и приукрашивая. Рассказывают о них, будто в притязаниях своих они скромны, пекутся о малых сих, в особенности о стариках, и служат добрым примером молодому поколению. На самом же деле они готовы по камешку и по щепке разнести и сожрать дом вдовицы, не побрезговав и сиротской плотью, и в этом отношении — да и не только в этом — в тысячу раз злее и подлее, нежели евреи, которым закон их Бога как-никак дозволяет заниматься ростовщичеством и обирать всех, кто не придерживается их веры. А архиразбойники-то все до единого христиане! Поэтому остается только воззвать к господу нашему Иисусу Христу, моля его даровать им да и нам тоже свою милость — при том, конечно, условии, что и они и мы найдем в себе силы ступить на тропу праведной жизни. Аминь.

Один мужик, большой болтун да и попросту болван, только и делал, что похвалялся красотой и благонравием своей молодой жены. Добавлял он также, что любит ее с такой силою, что даже мысль о том, будто кто-то другой посмеет к ней притронуться, представляется ему совершенно невыносимою. И вот однажды шел он с супругою по лесу и повстречался с каким-то всадником — то ли рыцарем, то ли разбойником. Тому немедленно захотелось овладеть красавицей, пусть и силой. И как захотел, так и сделал. А перед тем расстелил на земле свой плащ, поставил на него коня и велел мужику: «Держи его под уздцы, да смотри, чтобы он не сошел с плаща ни на пядь, не то я тебе башку оторву». Когда разбойник, добившись своего, умчался прочь, молодая принялась бранить своего благоверного за трусость и малодушие и упрекать его в том, что у него недостало мужества оказать насильнику сопротивление. «Да что ты говоришь! — обиделся мужик. — Ты на меня сущую напраслину возводишь! Разве ты не слыхала, как он приказал мне не отпускать коня с плаща ни на пядь? Так вот, я ослушался этого приказа добрую сотню раз, я коня еще и подталкивал, — и, сопротивляясь таким образом, плащ ему порядочно испоганил».

Один одноглазый приглядел себе красивую невесту. И почему-то решил, что раз уж она хороша собой, то непременно должна быть и благонравна и, уж понятно, целомудренна. Однако же все оказалось прямо наоборот. Да была она к тому же на редкость сварлива, — и, услышав от нее в одной ссоре немало бранных и обидных слов, кривой осерчал, обругал ее в свой черед и вдобавок попрекнул тем, что не сберегла она до свадьбы своего девичьего достояния. «Да как ты смеешь попрекать меня этим! — воскликнула она. — Мало ли чего у меня недостает! У тебя вот недостает глаза — а я ничего об этом не говорю!» — «Да как ты можешь сравнивать, — совсем рассердившись, ответил муж. — Этого мне стыдиться нечего, потому что глаз я потерял в жаркой сече со злыми врагами и чести своей поэтому не уронил». — «Так и я, выходит, не уронила, — отвечала ему жена, — потому что невинность потеряла в жаркой сече с возлюбленными друзьями».