В Кольмаре была гостиница под названием «К дикарю», и ее хозяин праздновал свадьбу; все, кто приходил в гостиницу в эти дни, считались хозяйскими гостями и не платили по счету. Прискакал туда в это время один конник с Вюртембергского двора и так набрался, что, едва выехав за городские ворота, слез с коня, улегся и заснул. Конь взыграл без всадника и побежал в поле, где некий горожанин поймал его и отвел к воротам.

Когда добрый конник проспался и увидел, что коня нет, он схватился за голову и побежал к городским воротам, расспрашивая о своей пропаже. Оказывается, конь был привязан у городских ворот, чему путешественник весьма обрадовался. Он сел на своего коня, решил, что он в Шлеттштадте, поскакал в город и, только ввалившись в ту же гостиницу «К дикарю», уразумел, где он; ему пришлось заночевать там, так как время было уже позднее, и все подняли его на смех.

В деревне жил богатый крестьянин, и у него было много батраков и батрачек. Настал День святого Мартина, и он подал своей челяди, как полагается, гуся, не поскупившись к тому же на варево, на жаркое и на свинину. Не было недостатка и в добрых, крепких, новых винах; челядь могла отвести душу, беззаботно бражничая. Наконец, когда со стола убрали, крестьянка принесла внушительную миску доброго сладкого молока; его хлебали ложками, и оно пришлось всем по вкусу. Особенно усердствовала сама крестьянка, как будто боялась, что ей не хватит молока. Хозяин сказал: «Довольно, милая Грета, иначе тебе не поздоровится, когда ты ляжешь спать». Крестьянка не послушалась и налегла на молоко еще пуще.

Когда молотильщики опочили, одного из них среди ночи одолела жажда. А так как он, лежа в постели, громко шлепал губами, один его товарищ спросил, что это ему угомону нет, и наш молотильщик сослался на свою великую жажду. «Нишкни, — сказал другой, — я тебе помогу. Чулан с молочным скопом не заперт. Я схожу туда и принесу тебе добрую корчагу молока». Чулан был рядышком с гумном, а напротив находилась хозяйская горница, тоже не запертая. Молотильщик отправился в чулан и нашарил там молоко, сперва сам напился, потом взял полную миску и хотел отнести ее своему товарищу, чтобы тот утолил жажду, однако, выходя из чулана, не туда свернул. Он думал, что идет к своему товарищу, а попал в хозяйскую горницу.

Там лежала крестьянка, выставив голый зад; добрый молотильщик подумал, что его товарищ заснул, и поднес молоко к заду. В это время крестьянка испустила ветры, и молотильщик сказал: «Дурило, что ты дуешь на холодное молоко? Знать, у тебя еще не выветрилось вино с вечера». Крестьянка еще раз выпустила ветры, и молотильщик, осердясь, хотел выплеснуть молоко в лицо своему товарищу, а вылил его на бабий зад. Крестьянка проснулась, не поняла, что ей попритчилось, и не удержалась от непотребства, разбудив хозяина, спросившего, что с ней. «Беда, — сказала крестьянка, — сама не знаю, только я лежу мокрехонька». А крестьянин молвил: «Не предупреждал ли я тебя вечером: знай меру, когда хлебаешь молоко! Вот и поделом тебе».

Молотильщик улизнул из горницы, раскумекав, какую сделал промашку, и воротился к своему товарищу. Тот уже сердился на него и спросил, где он так долго околачивался, жажду за это время можно было утолить раза три. «Дружище, — ответил молотильщик, — тебе невдомек, на что я нарвался. Выхожу я из чулана с молоком, а навстречу мне хозяйка; она не узнала меня, приняла за вора, и мне попало. Чтобы она не погналась за мною и не уличила меня да и тебя заодно, я выплеснул молоко ей в лицо. Вот почему я без молока».

Так молотильщик замарал хозяйскую постель и убедил товарища в своей правоте.

В Попенриде служил приходским священником один монах. У него был весьма грубый голос, и, когда он выходил на кафедру, непривычный служитель мог подумать, что монах рехнулся. Однажды он снова начал горланить, а в церкви была одна добрая старушка-вдова; она всплеснула руками и горько заплакала, что монах сразу же заметил.

Едва проповедь кончилась, монах спросил женщину, что ее так умилило. «Господин почтенный, — ответила она, — мой любезный супруг смекнул на смертном одре, что мне придется делить наследство с его родней; вот он и подарил мне заранее хорошенького ослика. Однако вскоре после кончины моего любимого мужа у меня и ослик помер. Когда вы сегодня утром закричали столь громогласно и сильно, вы мне напомнили моего милого ослика; у него был такой же голосок, как у вас».

Монах рассчитывал получить щедрое подношение от старенькой матушки да и славу в придачу, а она возьми да и сравни его с ослом. Таков обычный удел тщеславия: кто алчет похвал, тот навлекает на себя насмешки.

В одном эльзасском городе каждую неделю бывал базар, и однажды собрались там странствующие знахари, цирюльники и камнерезы. Был среди них мастер, который брался обучить одного городского недоросля ремеслу цирюльника; отец этого парня повел мастера в трактир, чтобы условиться с ним. А в трактире сидел один пьяный крестьянин; о чем бы ни зашла речь, он сдуру вмешивался, выставляя себя более сведущим, нежели остальные. Доброго мастера это задевало, но он не подавал виду и продолжал столковываться с горожанином. Когда пьяный крестьянин уразумел, что народу не до него, он улегся на скамье между двумя столами и заснул без задних ног.

В это время стороны пришли к соглашению; мастер глянул за скамью и увидел пьяного крестьянина. Он обратился к другим и сказал: «Сейчас я так отделаю этого мужика, что родная жена не узнает его». Все, конечно, полюбопытствовали, как он успеет в этом, не изувечив пьянчугу. А цирюльник прикрыл спящего своим камзолом, нагнулся над крестьянином и в мгновение ока безболезненно вывернул ему челюсть, отчего крестьянин приобрел жуткое обличье; ни один человек не выглядел так безобразно. Все вокруг так и прыснули со смеху, и в комнату наведался хозяин взглянуть, отчего это всех разобрало. Ему указали на мужика, дрыхнувшего с разинутым ртом, и хозяин ужаснулся, не зная, что с гостем. Он поспешил к мужику, тряс его изо всех сил, пока тот не продрал глаза. Тогда хозяин спросил его, в чем беда. А крестьянин еще не уразумел, как его скорчило, попытался ответить, но не тут-то было, слова не лезли из глотки, и он мог только мычать. «Ах, Господи, — воскликнул хозяин, — что же такое попритчилось этому доброму человеку?» Тут крестьянин окончательно пробудился и заметил, что не может ни говорить, ни закрыть рта; хмель у него начал проходить от великого страха, он совсем протрезвел, но, как ни тужился со всякими ужимками, не мог произнести ни слова. Хозяин весьма пожалел мужика и осведомился, случалось ли с ним такое прежде. Крестьянин покачал головой, но не выдавил из себя ничего, кроме мычания. Наконец мастер, вывернувший ему челюсть, сказал: «Я бы помог ему в один миг, если бы был уверен, что он заплатит мне за мое искусство». Крестьянин простер к нему руки и закивал головою в знак того, что хорошо заплатит. Мастер потребовал гульден и велел выложить его заранее. Крестьянин схватил блюдо, выложил в него гульден и понес к столу с разинутым ртом, что вызвало новый взрыв смеха. Мастер снова накрыл его своим камзолом и в одно мгновение вправил челюсть. Тогда другие добрые господа начали толковать, что крестьянину следует сдача, ибо такое пустяковое дело не стоит целого гульдена. Наконец, порешили, что крестьянин получит два полновесных пфеннига сдачи, а третий пфенниг честная компания пропьет. Так был наказан болтливый бесстыдник мужик.

Один швабский купец послал своего молодого приказчика в Италию по делам. Юнцу, однако же, не повезло, ибо он не разумел итальянского языка. Однажды он прибыл в город, где по этой причине не мог никого ни о чем расспросить. Приказчик сильно проголодался, а найти трактира нигде не мог. Вот и посчастливилось ему встретить немца; он распознал земляка по платью и приветствовал его по-немецки. Тот ответил ему довольно ласково. Приказчик попросил его указать какой-нибудь трактир. Добряк сделал это с охотой, посоветовав идти прямо по длинной улице, пока он не увидит расписную вывеску: туда-то и надлежит войти, ибо там хороший трактир.